«Майаа любооовь. Ты не знаааешь где йаа. Яаа наа эсамам дане пэретона. Яаа вэ халамину», – выводил он какой-то, очевидно, современный текст так, будто это был цыганский романс, и после каждого куплета экспрессивно добавлял: «Да что ты!»
Когда он доиграл, ребенок чуть не разбил себе ладони в аплодисментах.
– Год уже ничего не делает, только на ютубе смотрит ролики, как на гитаре рэп-песни играть. Можешь себе представить?
– Никогда его не знал с этой стороны. Чудесно, Лев Антоныч, я как будто в Яр съездил.
– А ты же не знаешь, получается, истории, как он этими песнями увлекся?
Плавин сложил руки на груди и отвернулся. Волгушев хохотнул в предвкушении:
– Уже сгораю от любопытства.
– Ну, значит, как было. Он пришел ко мне как-то с телефоном, заплаканный. Показывает комментарии на ютубе. «Эта песня играла в такси, когда я вез жену с ребенком из роддома. Прошло пять лет, я слушаю ее тут и вспоминаю тот день, самый счастливый в моей жизни».
– И это было под вот этой песней?
– Ну вроде. Я не проверяла.
– Конечно, под этой, – не выдержал Лев Антоныч. – И я не стыжусь своих чувств!
– И что же, когда вы из роддома ехали, тоже она играла?
Плавина сделала недоуменное лицо. Волгушев сделал такое же и посмотрел на Льва Антоныча. Тот хотел сказать еще что-то экспрессивное, но только махнул рукой:
– Ты, Петя, иногда такой пень, что я даже поражаюсь!
– Это «да» или «нет»? Я правда не понял!
Никто уже никому не отвечал, так всем было смешно. Отсмеявшись, Плавина обнялась с мужем, пожала Волгушеву руку и, шумно зевая, повела ребенка укладываться спать. Мужчины разошлись по комнатам разбирать постели. Плошка из-под конфет осталась забытой между подушками дивана, ее испод был весь в разноцветных мазках, будто кто-то свернул кулек из акварели импрессиониста.
Приятели вернулись на кухню и дальше говорили уже вполголоса, хотя двери в квартире и были такие плотные, что даже когда в другой комнате громко включали телевизор, тот скорее слышен был вибрациями стены, чем самим звуком. Выпили еще чаю, Плавин стал хрустеть каким-то сухим печеньем. Волгушев растерял всякую сдержанность и, распалившись, словно один за другим произносил все те монологи, которые так долго никому не мог рассказать – про книги, про людей, про жизнь.
– Люди, как хочешь, постоянно впадают в наивный материализм. Им кажется, будто «богатства культуры» являются реальными богатствами, такой вот докомпьютерной криптовалютой, которую как бы выдавили из человечества эксплуататоры прошлого и которая пригодна для обмена на деньги с эксплуататорами настоящего и будущего. Для слепенького материалиста хорошая книга, прочитанная мной, это будто лишние, нечестные деньги на моем счету. Он хочет если не отнять ее у меня, то хотя бы обесценить, обнулить курс, сделать так, чтобы никто мой эксплуататорский биткоин не принял и ни на что не обменял. А я полагаю, что искусство ничего не создает, оно только проявляет кем-то до нас уже созданное. Древний грек, первым формализовавший законы логики, не создал же логику, только проговорил ее законы. «Русская литература» – это не электронный кошелек, это учебник жизни. Для невнимательного читателя она так же бесполезна, как учебник математики для уже унесшегося мыслями в дачный балдеж шестиклассника.
Лев Антоныч, как в студенческие времена, слушал его, мягко улыбаясь, и иногда одобрительно кивал, но, когда брал слово, сам отвечал теперь невпопад.
– Кстати, о логике. Ты помнишь, может быть, напротив Комаровки, у шаурмичной, где мы как-то брали тарелку с нутом и лавашом, раньше был рекламный щит социальной рекламы.
– «Мир Али»?
– Да!
– Помню. Но щита не помню.
– Там была нарисована разложенная постель, а рядом – сожженная квартира. Подпись была: «Причина равно следствие». Как будто следствием курения в постели является курение в постели, нет?
– Не помню. К чему это?
– Так, что-то вспомнил. Я бы поел сейчас нута в «Мире Али».
– В Москве нет нута с лавашом?
– В Москве все есть. Только меня 25-летнего в Москве нет.
Волгушев энергично закивал, как будто вспомнил, что у него и по этому поводу был заготовлен монолог.
– Вот это самое нестерпимое на свете. Знаешь, до меня только тут вот, когда я гулял, дошло, что больше не существует дома, где мы с женой жили. Ты знал? Весь район весной снесли, там теперь многоэтажки будут.