Они ходили в одну группу на английский. Ну ходили и ходили: первый курс даже не взглянули друг на друга. Он сидел с прыщавым белорусским поэтом всегда на предпоследней парте у двери, она сидела с будущей женой дальнобойщика, уютной тупицей из Барановичей, что ли. Год они варились каждый в своем одиночестве, а потом как-то в поразительно мерзкий ноябрьский день, когда едва плюсовую бесснежную серость придавил к земле, домам и каждому прохожему густой и разом бросающий в пот и тут же пробирающий холодом до кости туман, на мгновение взглянув друг на друга в полутемном (куда пошли-то в итоге все эти сэкономленные ватты нашей юности?) коридоре, они сговорились прогулять сдвоенную пару и, впервые каждый за неделю или больше улыбаясь, ушли прямо из-под двери и заливающегося звонка. Поели в столовке, потом пошли в кинотеатр «Пионер» и на самом дешевом сеансе пили, не сильно закидывая голову, чтобы не спалиться в пустом-то зале, коньячок из одной бутылки, а потом спокойно разошлись. Никто никого не порывался провожать – университет был вечен, английский был вечен, спешить было некуда.
Дальше они легко перешли к поцелуям, и все-все друг другу рассказали, и обсудили все книги, и фильмы, и всех, кого знали, и немного споткнулись, только когда выяснилось, что оба живут с родителями-домоседами, да еще такими, которые и утром могут припереться так, что Волгушеву придется судорожно натягивать штаны в шаге за тоненькой дверкой от постороннего мужчины, который, увидев в дверном проеме вспотевшую дочь, одетую в один плед, да после пары мужских ботинок в коридоре, должен был выслушивать, что сегодня, видите ли, к третьей паре, и делать вид, будто он сомневается в этом, а не в том, чем именно они за дверью занимались.
Поэтому стали ходить домой к нему. Все делали наскоро, пока мама не вернулась с работы, перекусывали и шли гулять до вечера. Волгушев возвращался затемно, ровно ничего не учил и засыпал в своей детской кровати, а подушка еще пахла Катиной головой.
Чтобы съехаться, они пошли работать. Волгушев устроился в Carl’s Jr на площади Свободы, чтобы работать по выходным и вечерам, а днем все так же прогуливать универ. Он быстро озверел от шума, вони и усталости до такой степени, что в вечерние смены стал на кассе предлагать посетителям, по которым было видно, что они лыко не вяжут, вместо обычной котлеты в бургер «ультра-котлету». Когда его спрашивали, чем она отличается, он не мигая отвечал: «Ценой», – а потом полученные деньги сверх обычной котлеты клал себе в карман. Как ни странно, сгубило его не это, а невинная шутка: каждый раз, когда покупатель спрашивал, какой бургер он посоветует, Волгушев заговорщицки оглядывался и по секрету говорил, что сам, вообще-то, веган, все мясо ему на один вкус и ест его только, чтобы понравиться – тут он показывал рукой каждый раз в разную коллегу – девушке. Девушки почему-то принимали это за оскорбление – или не это, а то, что это было неправдой. Кончилось тем, что Волгушева вызвал менеджер и сказал, что котлеты воровать у них нельзя, поэтому возвращаться на кассу ему уже не надо.
Катя устроилась курьером в книжную доставку. Волгушев нанялся туда же. После первой же зарплаты они отправились снимать квартиру.
Нужно было пройти насквозь парк Челюскинцев, и это был первый в году теплый день: глупый, с удивленным солнцем на заплаканном небе, припекающим ворчливо усевшиеся по обочинам и в тени сосен грязные сугробы. Они прошли по центральному лучу аллей, расходившихся от входа, сами собой умиляясь, – такие молодые и влюбленные, да ко всему еще и встретили белку. Потом прошли под заводской стеной, возле автостоянки, где была запаркована заодно и лающая ровно, как метроном, сторожевая собака, а когда стена кончилась, они оказались в пойме волшебной реки. За годы картинка стерлась: и река стала узким каналом в берегах еще советского потрепанного бетона, и рощи по берегам стали рядами куцых зеленстроевских кустарников, и высящиеся башни домов из красного кирпича на другом берегу стали стремными общежитиями, и длиннющий, изогнутый волной голубой дом в глубине кадра стал обычной девятиэтажкой с мусорными контейнерами на полтротуара, но в этой конкретной точке райончик навсегда для Волгушева стал стихотворением наяву. В квартальце за домом-волной они сняли крошечную, зато все-таки двухкомнатную квартиру на первом этаже за 200 долларов и вселились на следующий день.