— Поздно, — шепнул человек, подмигнул и хитро ухмыльнулся.
Все лицо его было перепачкано грязью и кровью, горло пересекала тонкая черта.
— Поздно, — настойчиво повторил он, смеясь и кивая сам себе.
— Сгинь! Тебя нет! — рявкнул Старкальд и отмахнулся от наваждения.
— И меня нет. И ее уж нет. Хе-хе-хе. Поздно! — зло прокаркал он.
Это был Харси.
Сорнец метнул в него палку, зажал руками уши и пошел скорее. Рана на бедре вновь открылась и закровила. Дурное видение еще долго преследовало его, нагоняло, заглядывало в глаза, насмехалось, и все твердило и твердило:
— Поздно!
Старкальд не заметил, как мрак сгустился, а вместе с наступающей ночью с гор задул пронизывающий ветер, от которого приходилось склонять голову или закрывать лицо локтем. Старкальд глядел вдаль, озирался по сторонам, недоумевая, почему за полдня на дороге не появилось ни единого человека.
Он уже не чувствовал пальцев ног и рук. Даже разум его будто застывал на этом проклятом ветру. Силы совсем оставляли его. Он падал и, стиснув зубы, снова поднимался, опять слышал настойчивые голоса.
Мертвецы восставали из его памяти, терзали и мучили его. Они хохотали, скалились, плакали, цепляли задубевшую робу. Глаза их горели ненавистью и жаждали мести.
Вот чья-то рука вновь легла на омертвевшее от холода плечо.
— Уйди! Прочь! — зашипел он на грузную фигуру, что задумала схватить его и разорвать острыми когтями.
Но на этот раз, кроме темных силуэтов, увидал еще и лошадь, а за ней телегу, полную угля.
Старкальд округлил глаза, выдохнул.
Спасен!
***
Черный Город встретил его шумно. Весть о том, что вернулся один из выживших после нападения чудовища, подняла большой переполох. Проезжая ворота, кутавшийся в несколько шуб сорнец заметил, что на дубе покачивается новое тело — видно, очередной безумец попытался сбежать.
Зажглись огни, послали будить Красного Молота. Старкальда сразу же приволокли в сторожку и уложили на лавку, поднесли поближе железную корзину с углями, пышущую жаром. С дикой ветвящейся по жилам болью и покалыванием к пальцам рук и ног возвращалась жизнь.
Пришел заспанный лекарь. Дремота мигом слетела с него при виде едва живого Старкальда, с которого скинули грязную одежду и оставили в одних портках. Повязка на бедре вся пропиталась солью и кровью.
Лекарь омывал его, когда тяжелая дверь едва не сорвалась с петель — это явился раскрасневшийся и взлохмаченный Манрой. Щеку его пересекал свежий, уже обработанный порез, будто и он участвовал в схватке с чудовищем. Ноздри его широко раздувались, а на распухшем землистом лице застыло странное выражение — смесь негодования и любопытства.
— Что там было?! Говори! — заревел он с порога, чем распугал столпившихся возле свартов. — Принесите ему меда!
Старкальда все еще потряхивало. Углежоги накормили его смоченной в браге солониной, оттого к нему вернулась способность шевелить языком. Он приподнялся на локтях и начал рассказ, временами прерываясь — кривясь и шипя, когда лекарь прижигал плоть и зашивал раны.
— И с ним не справилась дюжина бойцов?! — недоуменно вскричал Манрой, когда Старкальд поведал о чудище, что в два счета разгромило весь лагерь.
— От железа не было никакого прока. Шкура больно толста.
— А вы что, стояли и смотрели?! Куда делись надсмотрщики?!
— Сбегли.
— Сбегли?! Недалеко же они сбегли! Из всего отряда вернулась одна обдриставшаяся собачонка!
Принесли горячий мед, что обжег небо и гортань, когда Старкальд попытался испить. То ли мед был чересчур крепок, то ли он сам совсем ослаб, — почти сразу сорнец почувствовал, что охмелел.
— В нем семь саженей роста, а щупальца толще, чем дубовый ствол.
Молот пренебрежительно махнул рукой.
— И не таких валяли! Дальше что было?!
— Мы побежали, но нас встретили порченые. Много. Всех покромсали.
— А ты как выжил? И где был двое суток? Разъезды не видали тебя на тракте.
— Двое суток?
Молот потемнел лицом и отвесил Старкальду смачную оплеуху.
— Я тут спрашиваю!
Сорнец потер щеку и ответил:
— Оно утащило меня вместе с мертвецами в свой схрон. Там какая-то пещера. Я сознание потерял, а потом очнулся и убежал.
— Вижу, Хатран тебе благоволит.
Манрой заложил руки за спину и принялся отмерять шагами сторожку, поскрипывая половицами. Воины боялись при нем даже слово лишнее молвить и только тихонько перешептывались.