И Феор был там — в этой невообразимой клокочущей толчее, грозившей превратиться в огромный могильник. Обезумевший народ норовил растащить его товары и отнять сами повозки — пришлось на последние деньги набрать еще дюжину наемников. К счастью, среди его людей болезнь не проявлялась. Пока.
Феор приказал погонщикам свернуть с тракта на Нохтон — скромный дворик на излучине Рисовой реки. Это был большой риск, ибо туда вела плохонькая колея, часто размываемая в сезон дождей, однако вымощенный камнем тракт до Теима казался опаснее во много крат.
Им повезло, и ранняя осень еще не успела превратить малолюдную дорогу в топкое месиво, но хворь добралась и сюда.
Селение вымерло почти подчистую. Единственная выжившая, растрепанная девушка, зажимавшая в руках какой-то узелок, шаталась по домам и звала кого-то, но на тоненький голосок ее никто не отзывался. Феор сжалился над ней и приказал оставить еды и питья, но не подпускать к стоянке не велел.
Караван его, огибая пустошь, пошел к благоухающему оазисами, укрепленному Теиму, хоть старшие погонщики советовали Феору не идти туда, а направиться вдоль Рисовой на север, к Камышовому Дому, где переждать, пока болезнь не схлынет.
Камышовый Дом был даже не городом, а кучкой мелких промысловых деревушек, ютившихся у слияния двух рек: Ближней и Дальней. Феору приходилось бывать там и договариваться с местными желтолицыми хитрецами о покупке драгоценного золотого дерева — плотного и прочного строевого леса, широко используемого при постройке кораблей. Дичи в тамошних зарослях водилось изрядно, рыба кишмя кишела в затонах, а топкая местность защищала от вторжений как с юга, так и с севера. В каждом из селений власть принадлежала отдельному клану, друг с другом враждовали они редко, а с недавних пор и вовсе объединились под началом верховного лидера, которого называли не иначе как Высокий Камыш. Люди Болот, не знавшие грамоты и железа, лепили хлипкие лачужки на сваях и устраивали свой быт так же, как и сотню лет назад, всячески противясь любым новшествам, которые настойчиво пытались проникнуть к ним из богатого и продвинутого по части наук Теима. Волосы их были словно сажа, глаза узки и лукавы, а лица круглы, как луна.
Феор и сам склонялся к тому, чтобы повернуть к Камышовому Дому, но в Теим наверняка направилась его семья. Отказаться от мысли найти ее он не мог, хоть братья, да и сам отец никогда не считались с ним. Кроме того, дороге на болота резко воспротивилась его малая дружина, ведь там, даже на службе у Феора, они едва ли смогли бы найти хороший заработок.
Спустя время кто-то шепнул ему, что та самая девица из Нохтона увязалась за ними и бредет позади, едва поспевая за гружеными ишаками. Время шло, а она не выказывала признаков болезни, и Феор, невзирая на возмущение, разрешил ей прибиться к каравану. Звали девушку Рина.
Поначалу она была молчалива и подавлена горем, — погибла вся ее семья — но долгие скитания по бескрайней пустоши Ренга сблизили их с Феором, и он даже ощутил, что питает к ней некое новое, незнакомое ему раньше чувство. Как говаривал пророк Нехатра, любовь и смерть часто шествуют рука об руку.
Зараза все же не обошла стороной и его людей. Утром, на девятнадцатый день их пути из Нохтона, сразу трое погонщиков принялись кашлять. Их мигом определили в хвост каравана, запретив приближаться к остальным. Предлагали и более решительные меры, но Феор отмел их — негоже лишать людей надежды. К вечеру двое больных свалились с седел и больше не поднялись, последний продержался лишь до утра.
Спустя еще день один из стражников, что раньше выглядел вполне спокойным и не привлекал внимания, вдруг набросился на соседа и успел прокусить ему горло, пока не вскинулись остальные. Порченого зарубили, но и истекающий кровью бедолага не выжил. После этого случая Феор стал на рассвете осматривать всех членов отряда и перекидываться с каждым хотя бы парой слов.
В поезде начались споры, отчего болезнь настигла их. Рина присоединилась к ним слишком давно, чтобы явиться тому причиной. На дороге люди попадались редко, и наемники тут же обнажали мечи, едва кому-то приходила охота подступить поближе. Ругань и пререкания ни к чему не привели — каждый остался при своем мнении, и напряжение в отряде только возросло. Казалось, само небо рождало споры новой заразы и пропитывало ими жгучий воздух.