Необъятная, продираемая ветрами пустошь ширилась до утопающего в дымке горизонта, взбираясь на пологие холмы и спускаясь к бесплодным долинам, где когда-то пролегали русла ныне засохших рек. Раскаленная пыль слепила глаза, повязанные на лицо платки из тонкой ткани помогали мало.
Навстречу почти никто не ехал — видно, уже нарвались на орды беженцев и развернули фургоны. Иногда они догоняли тех, кто выехал раньше, и поражались тому, как быстро люди превращаются в зверей, даже если поветрие не затрагивало их. Ожидать от них можно было чего угодно. Кто-то молил взять с собой, другие просили еды. Были и те, кто мало отличался от порченых: разбойники, мародеры или просто одичавшие от голода, жажды и ужаса несчастные. Стычки с такими случались едва ли не каждый день.
Однажды на дорогу выползла посеревшая от пыли фигура, что из последних сил протягивала в дрожащих руках сверток с младенцем. Тот был уже мертв.
Вьюки с провизией, запасенной в Ховеншоре за цену впятеро больше рыночной, пустели. Кирбы с водой уже показывали дно. Колодцев на пути встречалось все реже, а в тех, что были, часто плавали мертвецы. Верблюды, сокровища пустынь, подолгу могли обходиться без воды, а вот людям пришлось тяжко.
Погонщики то и дело ссорились и жаловались, что им урезают паек, вояки нервно роптали. От лишений и банальной скуки они все чаще стали поглядывать на Рину. Молодка приглянулась бы и самому разборчивому мужу, а уж черни после многодневного воздержания от посещений борделей — и подавно. Феор не находил себе места от беспокойных мыслей и не расставался с коротким мечом, а Рине на всякий случай вручил кинжал. Назревал бунт.
Наемники все чаще не слушались его приказов. Однажды ночью они сговорились и сбежали, заколов стражу и прибрав почти все съестные припасы. Наутро их тела нашли в нескольких верстах. Они передрались между собой, никто не выжил.
Отряд сократился почти втрое против прежнего, и только поэтому они все же дотянули до обитаемых мест. Растрескавшаяся от недостатка влаги земля под ногами стала затягивать раны, тут и там уже показывался редкий чахлый кустарник, и скоро мир вокруг запестрел зеленью. Целый ковер бушующей под властью ветра травы раскинулся насколько хватало глаз. Воздух наполнился свежестью и ароматом душистых полевых цветов. К ясному небу потянулись одинокие финиковые пальмы. Тут и там журчали ручьи, слышалось стрекотание бесчисленных насекомых. Вдали темнел густой лес, где можно было разжиться дичью и птичьими яицами.
Они приближались к предместьям.
Но задолго до того, как показались белокаменные стены и тонкие жемчужные башни Теима, они поняли, что город не станет спасением. Сначала появился запах. Удушливый трупный смрад разносился далеко от сети дорог — настоящего кладбища, где жирными чернильными росчерками выделялись остановившиеся там навсегда, наполовину занесенные пылью гробы телег, фургонов и прочих трофеев владычицы смерти.
Небосклон потемнел от гари и дыма. Людей и померших прямо в упряжи животных некому было убирать. Трупов оказалось так много, что у главных ворот не видно было ни клочка земли. К стенам подступило грозное колышущееся озеро из сбитых ветром палаток, по которым успел пройти очищающий огонь пожаров.
Ясно как день, что наместник Теима, перепуганный самыми мрачными слухами, заперся и до последнего не впускал беженцев. Должно быть, напирающие жители Ховеншора и окрестных селений взяли город в настоящую осаду: заблокировали все пути снабжения и перекрыли дорогу на речной порт, тем самым вынудив открыть ворота.
На городских стенах не сновали дозорные, и за все время, пока они в полном молчании проезжали мимо, им не встретилась ни одна живая душа. Прежде оживленные гавани пустовали, кое-где на берег выбросило останки судов, чьи капитаны слишком спешили, чтобы соблюдать осторожность, а потому наскочили на коварные подводные рифы.
Не было видно нигде и порченых, которые остерегались солнца и днем показывались редко. Даже падальщики-вороны, почуявшие дыхание гибельной хвори, кружили и кричали вдалеке, но спускаться к добыче не отваживались. Их голодный грай звучал последней песней очередному умирающему городу. Золотоносный, сияющий богатым убранством, взметающий в небо бесчисленные светозарные шпили Теим пал в несколько недель и превратился в проклятое чумное гнездо, как Ховеншор и Горсах. Никого из родных Феор так и не нашел.
Спустя почти месяц скитаний по степным просторам и разбитым холмистым тропам порядком ослабевший, потерявший половину тягловых животных караван Феора достиг земель Камышового Дома, чьи болота стали неодолимым препятствием для убийственной хвори. Туда поветрие не проникло.