– Солнце внутри хорошо греет Рчара, никакой одежды не нужда, – хвалился колдун.
– Все равно надень, в городе на тебя каждый таращиться будет.
Южанин поразмыслил и закивал, вновь напялил на себя куртку. Едва ли не в первый раз Старкальду удалось его в чем-то убедить.
Сорнец никак не мог поверить, что Манрой так просто откажется от погони. Пещерное чудовище Молот упустил, но за дерзкими рабами обязательно должен отправить половину гарнизона с собаками, иначе и червяки и свои перестанут его бояться и уважать. Потому привалы беглецы делали насколько возможно краткими, а лошадей не расседлывали.
Вьюга унялась к рассвету. И хоть ветер перестал донимать, седое солнце ни капельки не грело. За эти два дня они добрались до Большой Кручи – приметного осыпающегося холма, что отсекал половинную черту обводной дороги. Как только выйдут на сорнский тракт, их могут встретить столичные разъезды. Раткаровы сварты его вряд ли помнят, а вот от своих придется до поры скрываться.
В городе его не видали почти два месяца и считали погибшим, он оброс, как медведь перед зимовкой, но все равно в нем рано или поздно признают дюжинного, и тогда поднимется большой переполох. Об этом донесут и Раткару, а он уж позаботится, чтобы Старкальду проломили череп до того, как хоть слово сорвется с его уст.
А какие речи повел бы Старкальд? Он думал о том две последние ночи. Если сохранилась в нем хоть крупица совести, он должен честно во всем сознаться. Пусть его четвертуют или посадят на кол, он останется чистым перед Маной, Гирфи, всеми теми, кого предал, и самим собой. Астли нужно оправдать, оградить от клеветы, а уж что будет потом – все равно.
За годы службы в дружине Старкальд узнал немало способов проникнуть в Искру тайно. Он пошлет весточку Аммии через того, кому можно довериться, а уж княжна с Феором сообразят что делать.
Сизый, сливающийся с горизонтом простор тянулся и тянулся. Стояла мертвая тишина. Пару раз они натыкались на следы лисицы, но ни человека, ни зверя, ни порченого не видели. Дорога вымерла, словно на всем севере не осталось ни единого живого существа. Бескрайние равнины застыли, готовясь к зимней спячке. Редкий раз в небе показывался одинокий ворон, круживший над засохшими, корявыми дубами, что так же одиноко торчали посреди мерзлой пустоты.
Дорога огибала холмы и сторонилась леса, источавшего даже в зиму неясную угрозу. Они все ближе подбирались к ставшим родными местам, по которым он мотался в разъездах, но радости это добавляло немного.
Старкальд слабел и замерзал. Глаза сами собой слипались, и он постоянно пребывал в полудреме, отчего холод пробирался под слои шерстяной одежи и теснил грудь еще крепче. Целые дни, напролет проведенные в седле, порядком истощили его. Едва зажившие раны на бедре вновь принялись ныть, подбородок онемел, а вместо слов все чаще вырывалось бессвязное мычание. Скоро показал дно мешок со снедью, так что пайки пришлось урезать, а остатки зерна отдать лошадям – им нужнее. Сорнец прямо-таки чувствовал, как желудок его прилипает к хребту. Рчар однако выглядел молодцевато. Тут колдовская природа его вновь проявилась: ни есть, ни спать, ни даже греться он не имел надобности. Южанин трещал без умолку, рассказывая очередную мудреную колодезную сказку или объясняя тонкости божественной природы Айяма-творца.
На исходе новой ночи лошади совсем утомились и теперь едва брели, низко опустив морду. Грива и бока их серебрились инеем.
Наконец показалось заветное перепутье. Тракт до Искры был хорошо наезжен, здесь идти по следу будет непросто. Старкальд надеялся, что их скорее станут искать в Сорне, ведь там рабам затеряться проще, чем в столице, куда рано или поздно придет сыскная весть от черногородцев.
Почти сразу они наткнулись на торгашей, что ехали в сторону южной четверти и Сорна. В зиму всякий товар дорожал и сулил немалый барыш, оттого караваны водили даже в лютую непогоду. Голова поезда не хотел останавливаться и долго ругался, но отправил-таки к помощнику – лысоватому старикану с беспокойными, бегающими глазами, у которого Старкальд прямо на ходу в убыток себе выменял добротное рчарово седло на целое богатство: полмешка овса, несколько пригоршней муки, кое-какие засохшие овощи, походный котелок и варежки из собачьей шерсти. Лошади их были спасены, а голодный до одури сорнец тут же принялся грызть зерно и сам.
– Говорят, хворь в Искре, – молвил он с набитым ртом старику, – Что про это слышно?
Тот бросил на него короткий взгляд и презрительно отмахнулся.