— Так собирай совет! — нетерпеливо перебил Феор.
— На вечер я созвал рунгар. Там и обсудим что делать. А пока что передохни немного. Да и мне дай роздыху. Во рту куска хлеба не было.
Феор хорошо знал, что в доме Кайни любая трапеза превращалась в священнодействие, прервать которое не смог бы и сам Скиталец, и раньше чем хозяин утолит голод, добиться от него слова было нельзя.
Та же миловидная расторопная служка внесла на широком блюде жареного лосося, щедро посыпанного заморскими специями. Следом появился гуляш, густой и насыщенный, с темным соусом, в котором утопали нежные куски мяса. Его подали в глубокой глиняной миске, окруженной ломтями свежего хлеба. От аромата баранины, тушеной с луком, чесноком и душистыми травами, слюни текли сами собой. Потом на столе появился ореховый пирог на широком деревянном подносе. Пирог был высоким, с золотистой корочкой, посыпанной сахарной пудрой, которая сверкала, как снег под зимним солнцем.
Почти не жуя, Кайни закидывал в себя мясо и рыбу с таким остервенением и злобой, словно пожирал врагов; Феор не смел его отвлекать. Сам он быстро кончил с едой и принялся вновь расспрашивать, беспокойно вышагивая по широкой зале.
Кайни закусывал и отвечал коротко, сопя и пыхтя, как медведь.
— Не знаю я, куда повезла! Сказал же, на все стороны отправил следопытов, самых надежных. Кони у них хорошие. Со дня на день найдут и обратно привезут.
— Как же все вышло?
— Палетта подгадала как-то, когда случится Погибель. Эта хитрая тварина всех обманула. Даже Крассура и Раткара. А ритуал-то ее был темный. Дюжину бездыханных монахов нашли в центре круга, кровью там все вокруг было улито. Они сами себе горло перерезали.
Феор побледнел.
— Монахи искровые?
— Нет, все пришлые, из Башен. Она их сама набрала.
— Кому же служит эта девка? Самому Скитальцу?
Феор постарался припомнить разговор с Иммом о двух больших культах. Скитальцевы дети были безобидными, а вот другие, Ждущие…
— Ты сам был там? Кому они пели славу? — продолжил горячо расспрашивать он.
— Не был.
— А наши храмовники? Имм?
— Этих не допустила сама Палетта. Я уже тогда сообразил, что затевается какая-то грязь. Оттого и не пошел.
— Что с Крассуром?
— Ослеп. Лежит, в себя не приходит. Боюсь, если немочь не отступит, наемные его сварты и приказчики скоро растащат все то, что он нажил, а самого выставят на мороз.
— Где он сейчас?
— Увезли в княжий дом.
Феор закивал.
— Я видел, как туда поднималась толпа. Сожгут ведь, а перед этим выгребут все ценное.
— Там уже стоят две дюжины моих молодцев. Не пустят.
— А сама дружина сохранилась?
— С утра началась смута, стали разбредаться. Я сейчас как раз из гридницы, собирал сотников и дюжинных, обещал щедрую плату. Так бы и воротная стража ушла. Все в смятении, боятся за семьи. Хворых то там, то здесь находят.
Феор тяжело вздохнул.
— Значит, власти больше нет.
— А ты думаешь, для чего я тебя вызволил! Одного меня слушать не будут! — Кайни поднялся и выглянул в окно. — Ох, Хатран, укрепи сердца наши! Неужто я дожил до этого?! Как всех этих мудней удержать на месте? Они не хотят никого слушать. Люди вон разгуливают по городу и возносят пустые молитвы хрен знает кому. Начали искать виноватых! К реке лучше вообще не спускаться, там, в бараках, скитальцева нелюдь обретается. При мне тварь выползла из стога сена и бабу загрызла, так я ее топором!
— Много порченых?
— Десятки! Только вот одна обнадеживающая новость. Твой южанин-воитель весточку прислал. Со дня на день будет здесь.
— Тимпай? Хорошо. Поможет советом, подскажет, что делать. А пока выпускать из города никого нельзя. Вся зараза должна погибнуть тут.
Феор все никак не мог успокоиться. Он бы и сам сел на коня, но от слабости его сильно пошатывало.
— Поздно, друг мой. Не одной только Искры это проклятие коснулось. Весь север горит!
***
Рунгаром называли в древние времена общенародный совет, что властью своей едва ли не превосходил самого князя. Его скликали редко и только во второстепенных городах, где наместниками сиживала худородная знать, не принадлежавшая к семье Эффорд. Теперь же люд пришлось собирать и в столице.
Бревенчатый сруб Зала Мудрости этим вечером скорее напоминал рыночный базар в самый многолюдный день. Двери стояли настежь. Народу набилось столько, что едва можно было продохнуть. Принесли с десяток лавок, но места все равно не хватало — некоторым пришлось стоять или вовсе остаться на улице.