— Если моя мысль верна, то Нокташ будет и дальше искать порченых по всей земле вашей.
— Значит, он может, явиться и сюда…
Тимпай сокрушенно закивал, потом вдруг вскинулся и ударил себя в грудь.
— После того, что натворил, я клянусь, что останусь здесь и буду защищать град этот, покуда дух мой не упорхнет в небеса и последняя капля крови не оросит снега!
Тут на дворе послышался конский топот, дверь распахнулась, и в дом влетел задыхающийся служка с выпученными глазами. Феор и храмовники разом вскочили.
— Чудище пришло! Разъезд с южного хода видал его у Еловой горы! — выпалил юнец.
— Чудище?! Какое?! Неужто змей?!
— Нет! По земле ползет! Высокое, как мельница!
Следом вновь загудел в наступившей ночи гулкий колокольный звон.
Глава 20 - Сердце на двоих
Сквозь пелену сновидений донесся далекий знакомый голос. Она открыла глаза, подняла голову и подивилась тем, куда на этот раз занесла ее подружка ночь. Под ней мягким пухом расстилалась невиданного размера кровать с белоснежной простыней, на краю ее забытым горным хребтом покоились скинутое во сне одеяло и груда подушек, дутых, как грозовые тучи.
Девушка отвела плотный балдахин, затемнявший ее птичье гнездышко, и зажмурилась от непривычно яркого света, заливавшего комнату. Легкий весенний ветерок ласково трепал шелковую занавесь на окнах перед ней — таких широких, что при желании в них мог забраться и медведь. Она свесила ноги с кровати и тотчас обнаружила, что вместо шерстяных соккров на ней длинные, тонкие и тягучие хосы до самых бедер. Такой одежды у нее отродясь не было.
По мягкому ворсу ковра она подлетела к окну, но снаружи все застлал молочный туман, и дальше собственной руки ничего не было видно, только мутное солнечное пятно едва проглядывало сквозь эту белесую пелену. Она вдохнула напитанный влагой терпкий воздух и тотчас поняла, что далека от родного дома.
Какое-то время она разминала затекшие плечи и поясницу, пытаясь выловить в бушующем водовороте мыслей воспоминания о том, что с ней приключилось. Но чем глубже она погружалась в память, тем сильнее ужасалась ее разорению. Даже собственное имя вспомнила с трудом и какое-то время вертела на языке, произнося так и эдак.
«Аммия? Разве так меня называли? Хм. Вроде бы да».
Разобравшись с этим простым делом, Жердинка осмотрела покои и поразилась их богатству и аляповатости. Стены были обтянуты настоящей парчой, в одном углу возвышались тонкогорлые кувшины в рост человека, на которых пестрели разноцветные причудливые узоры, в другом — поблескивали окованные золотом сундуки. На прикроватном столике виднелось несколько резных шкатулок, полных жемчуга и самоцветов, а рядом — серебряный кубок, украшенный незнакомыми вензелями, и графин с рубиновым вином, попробовать которое она не решилась.
От массивного, чернеющего медвежьей пастью камина веяло теплом, что отгоняло сырость. Она присела возле него, поворошила угли кочергой, дунула, и лицо ее вмиг озарилось багровыми отблесками. Отчего-то ей захотелось подольше поглядеть на огонь. Пламя будто проявляло тайные знаки, от которых воспоминания ее мало-помалу слетались к нему, как мотыльки.
Таинство. Черное солнце. Палетта. Тряпичник.
Аммия помнила тот чудовищный, поглощающий все и вся рев, что пронесся над Лысым холмом, будто ураган, помнила облаченных в черное фанатиков, покорно лишивших себя жизни, дабы свершилось нечто, задуманное их госпожой. Нечто, чего Аммия разуметь была не в силах. Сама она чувствовала себя вполне здоровой: руки, ноги на месте, ничего не болит, даже накатившая в тот день головная боль оставила ее.
Двери легко поддались. Она сошла по ступеням к коридору, такому громадному, что по нему могли проехать четверо всадников в ряд, не задевая друг друга. Вокруг стояла полнейшая тишина. Все в этом великаньем дворце словно забыли об ее существовании.
По начищенному до блеска, искрящемуся камню, которого на севере не знали, озираясь, как простушка, не видавшая ничего, кроме землянки, стада овец и выпасного луга, она зашагала мимо пузатых комодов и изящных столов с витыми ножками, на которых благоухали нежностью голубоватые, будто только что сорванные цветы в хрупких стеклянных вазах. Картины и гобелены в резных рамах украшали коридор на всем протяжении, подчеркивая непозволительную, безумную, волшебную роскошь. Дивные пейзажи, портреты выряженных в невиданные одежды мужей и девиц со строгими и надменными лицами, воины, закованные в зеркальную сталь, горделивые венценосные правители, что с помоста воздевали руки над толпой — от буйства красок у Аммии зарябило в глазах.