— Никогда не слышал о таком, — хмыкнул Старкальд, — но удача мне бы не помешала. Сможешь нарисовать этого Ватабе?
Гирфи кивнула.
— В Камышах верят в богов страшных, но милосердных.
— Давненько оттуда не было известий. Говорят, у этих южан дела теперь совсем плохи.
— Это для нас они южане, а для настоящих южан — северяне. За ними пустыня тянется на сотни и сотни верст. Но дядя и правда рассказывал, что из-за заразы болотники закрылись от мира и перестали торговать, многие ушли оттуда в поисках лучшей доли. Наша семья из таких.
— А где же теперь твой дядя?
— Умер от хвори в том году, — вздохнула Гирфи.
— Ох, как. Жаль беднягу, верно, был достойным мужем. Вот бы уплыть куда-нибудь далеко-далеко, где эта скверна еще не прижилась. Я слышал, смельчаки из Загривка каждый год по весне, как только подтает лед, выходят на открытую воду и бороздят северные моря. Ищут земли, где можно жить.
— Так зачем искать, когда нашли уже Остров Мечты?
— Да ведь нет никакого Острова Мечты. Это всего-навсего сказка для малых детей.
— А если б был, взял бы меня туда с собой? — кокетливо спросила Гирфи.
— Тебя-то? С удовольствием! — подхватил Старкальд.
На третий день он забрал у девушки расписанный щит и подивился. Один только рисунок преобразил его старого, видавший виды и многажды чиненого спасителя в настоящее чудо необычайной красоты: желтый круг обрамлял красное поле, на котором старательно были выведены золотом две смотрящие в разные стороны змеиные головы. Глаза их горели, а из пасти торчало смертоносное жало. Сизую ольху бы вместо липы, сталь попрочнее, и щит сгодился бы для самого князя. Такое великолепие брать в поход он пожалел и повесил щит над койкой.
Застенчивость Старкальда мало-помалу сходила на нет, он привыкал к девушке, а она недвусмысленно намекала, что его компания ей по душе. Постепенно робкие проявления симпатии переросли в настоящие ухаживания, и скоро Старкальд отважился на первый поцелуй.
Все шло как нельзя лучше, но вмешалась его гибельная тяга к костям. Частенько вечера он проводил в таверне с вырезанной из дерева, закопченной от времени фигуркой кабана вместо вывески, где за отдельным столом собирались охотники за удачей.
Выигрыши сменялись неудачливыми днями, когда Старкальд просаживал почти все свое жалование за неделю, но чаще ему везло, и он уходил из таверны с мошной, набитой серебряными и медными монетами. Он пошил себе дорогой плащ с горностаевой оторочкой, заказал кожевеннику новые сапоги с высоким голенищем, после чего стал смотреться не хуже первородного.
Кости манили, и нездоровый азарт бушевал в сердце, пораженном скверной болезнью, от которой нет лекарства. Его привлекал не выигрыш, а само приятное предчувствие победы, привычные звуки, с какими кости ударяются друг о друга в его ладонях и те особые, чарующие мгновения, когда бросаешь их на грязный стол, таишь дыхание, предвкушая шестерки, что принесут богатство.
Однажды какой-то пьяный торгаш позвал Старкальда побросать кости в другое место — в дом управителя медных рудников, где забавлялись люди солидные и знатные, а ставки были невпример больше. Там в первый же день удача изменила Старкальду, а хмель сделал свое дело — под утро он сильно проигрался и задолжал крупную сумму. Только окончательно протрезвев, он осознал, в какую передрягу вляпался.
Гирфи он не посмел довериться — боялся, что она отвернется от него. Всех старкальдовых сбережений за полгода не хватило, чтобы покрыть даже треть долга. Он смутно помнил, что клятвенно пообещал все вернуть в течение трех месяцев, но теперь сам не знал, где будет брать столько серебра. Хуже всего, что среди заимодавцев оказались люди влиятельные и жестокие.
— Лепестки, — шепнул ему старый приятель-торгаш, — лучше ты наизнанку вывернись, а долг отдай.
Тогда Старкальд не внял предостережениям, а зря. Теперь за его страсть к костям расплачивалась Гирфи, а также те, кого он предал и тем самым приговорил к смерти.
***
Сорнец очнулся, когда на дворе светало. Мысль о возлюбленной вернула силы, побудила разлепить глаза и подняться. Ночью кто-то кинул им рваных шкур, но даже под ними он очень замерз и ослаб. Его пошатывало, почти двое суток прошло с тех пор, как он в последний раз ел.
Стояла тишина. За ночь снега намело по самое колено. Старкальд обтер руки и ноги, потянулся, насколько позволяли оковы, дабы вернуть кровь, и пошарил глазами по сараю в поисках того, что могло бы помочь ему сбежать. Встретивший его добродушным взглядом Рчар был бодр и свеж, хотя сорнец не видел, чтоб он смыкал глаз прошлой ночью. На лице южанина застыло все то же хитроватое выражение — сутки на цепи не поубавили нездорового жизнелюбия.