— Никто. Никто ничего не узнает и не скажет. Это будет наш секрет.
Неуверенно улыбнувшись, она приподнимается на носочках, чтобы чмокнуть меня. На губах остается солоноватый привкус слез. Пытаюсь поймать за талию и снова обнять, но она ускользает:
— Домой пора. Я маме сказала, что на пару минут. Надо еще придумать, как это все ей подать. Я так рада, что ты сюда вернулся!
***
Позже, битый час проворочавшись в кровати из-за мешающего заснуть радостного предвкушения, я вспоминаю, что забыл сегодня о ночном дежурстве на заборе. Значит, пора наверстать, раз уж все равно бессонница.
Ночь уже вошла в полную силу, но на небе ни облачка. Лунный свет выхватывает из темноты силуэты и образы. Сидя на заборе, я не отрываюсь от бинокля и воображаю реакцию матери на новую невестку. Таких сюрпризов я ей еще не подкидывал. Впрочем, мать в любом случае будет рада, особенно если пореже ее навещать. Что насчет Инги — нужно скорее перевезти ее к себе, дать больше свободы, а там, глядишь, и ослабнет жесткое влияние веры. Быть может, та девчонка с лягушкой в руках вернется насовсем.
Отвлеченный мыслями, я не сразу замечаю едва уловимое движение среди деревьев. Перехватываю бинокль поудобнее и внимательно щурюсь, пытаясь понять, привиделось или нет. Проходит несколько минут, прежде чем взгляд снова цепляется за кусок плотной темноты, медленно ползущий по лесу. Дыхание сбивается от неожиданного осознания: это человек. Можно различить очертания плеч, низко склоненную голову, покачивающиеся при ходьбе руки. Кто-то бредет среди ночи по лесу, вполне реальный и осязаемый, не имеющий никакого отношения к потусторонним теням. Вопрос только в том, что ему там нужно.
Отнимаю бинокль от глаз, чтобы прикинуть расстояние. Лес совсем рядом, но непросто будет нагнать незнакомца, не потеряв при этом из виду среди деревьев. А ведь еще надо постараться остаться незамеченным, хотя бы поначалу, чтобы успеть выяснить, почему кто-то ходит по ночам в лес, пугая весь поселок.
Больше не позволяя себе тратить время на размышления, я спрыгиваю с забора и ныряю в неуютные объятия рощи. Ветви тут же лезут в лицо, норовя попасть по глазам, поэтому приходится пригибаться и выставлять руки вперед. Под ногами пружинят мох и хвоя, но порой попадается веточка, и тогда кажется, будто хруст разносится далеко вокруг, выдавая меня с потрохами. Футболка липнет к взмокшей спине, а домашние тапки, в которых я выбрался для заборных посиделок, нахватались грязи и сосновых иголок. Бинокль болтается на шейном ремешке и бьет по животу, раскачиваясь туда-сюда как маятник. Тяжело дыша, не свожу глаз с постепенно приближающегося человеческого силуэта.
Когда он останавливается и вертит головой, я прячусь за ближайшей березой, с нахлынувшим волнением понимая, что ее тонкий ствол закрывает меня не лучше дедушкиной швабры. Остается уповать только на то, что разбавленная лунным молоком темнота скроет то, что было бы очевидно днем. Проходит несколько тягучих секунд, когда я набираюсь смелости, чтобы выглянуть.
В первое мгновение кажется, будто человек исчез, но потом я различаю, что он просто опустился на колени в молитвенную позу рядом с раскидистым кустом дикой смородины. Затаив дыхание, я осторожно подбираюсь ближе, и ушей касается шепот. Слов не разобрать, только бесконечное монотонное бормотание.
Широко распахиваю глаза, когда удается различить детали: длинное платье, разметавшиеся по плечам волосы. Это Зинка, какой она являлась в моих снах — вся черная, словно извалялась в саже. Я подхожу ближе, выуживая из кармана нож. Так она все расскажет. Когда жму кнопку, лезвие спугивает осторожную тишину резким щелчком.
Зина тут же поднимается на ноги и разворачивается, собираясь бежать, но я настигаю ее в два больших шага. Хватаю за локоть, чтобы повернуть к себе лицом, одновременно предупреждающе поднимая нож. И удивленно замираю. Теперь, когда мы совсем близко, луна стряхивает иллюзию темноты, позволяя увидеть, что нет никакой сажи, всего лишь черная одежда и закрывающие лицо растрепанные волосы.
И что это не Зина, а баба Валя.
С хрипом вдыхая воздух, она дрожащей рукой несмело вынимает нож из моих пальцев.
— Ты что же это, Мишенька, — говорит, — убить меня задумал?
— Нет, я... Я... — От шока все слова позабылись. — Я...
— Напугал ты меня, мой хороший. Нельзя так со старыми людьми.
Маленькая и тощая, она трясется передо мной, напоминая соломинку на ветру. Видно, как поблескивают в темноте слезящиеся глаза.
— А в-вы что тут делаете, баб Валь? — спрашиваю.