– Артиллерийский обстрел! – закричал Громилёв, прокашливаясь, и потащил Римму за руку к выходу.
– Вы не ранены, ваше благородие? – спросил один из уланов, когда они выскочили наружу.
– Нет. К чёрту эту халупу! Не годится под госпиталь. – сказал Громилёв и рассмеялся, отряхивая об колено свою белую от извёстки фуражку.
Когда Римма с уланами вернулась на позицию, она обнаружила, что от бывшей конюшни осталось одно дымящееся пепелище – в него попала бомба с аэроплана. Почти все, кто находился в момент взрыва внутри, погибли. Доктор Долгов только часто моргал глазами, бродя по углям и собирая уцелевшие портсигары, обгоревшие листы писем и фотокарточки. Римма схватилась за сердце, огромный комок подкатывал к горлу. Кто умер из её друзей, пока её не было? Она лихорадочно осматривалась и вглядывалась в лица живых. Она винила себя во всём.
– Сестрица, как хорошо, что вас тут не было, – ласково сказал пожилой казак Елисей, с обмотанной бинтами головой. – Какое счастье, что царица небесная уберегла вас. Я бы не простил этим гадам....
От этих слов Римме стало ещё горше. Оставшихся в живых нужно было срочно грузить на телеги и отправлять в тыловые лазареты. Словно поторапливая её, зарядил холодный осенний дождик. Косые капли падали на её плечи, на платок, на лицо, смешивались со слезами. Римма, скрепя сердце, под руки вела раненых к подводам, находя для каждого ласковые слова.
– Пахомушка, – говорила она бледному молодому солдатику, которому кавалерийская пика раздробила ступню, – садись, голубчик, на телегу. Дай я тебя подсажу. Прощай, мой друг и выздоравливай! И ты, Федот, поправляйся, и не забывай писать! Сейчас накрою тебя дерюгой. А ты, Никифор, не кури, пока в лёгких дырка не затянется, не то погубишь себя. Пишите мне все. Я буду помнить каждого из вас, мои дорогие товарищи!
– Примите мой совет как друга, – отвечал Никифор, – не ходите больше в первую линию во время боя. И дай вам Бог здоровья!
– Дай Бог вам силы и здоровья, сестрица! – подхватили раненые. – Мы в вас верим, мы вас любим!
– Даже родная сестра не смогла бы за мной так ухаживать, как вы, – добавил Пахом, смутившись.
– Вы так много для нас сделали, вы для нас теперь как святая, – выразил общую мысль поручик Илья Романовский. – Оставайтесь всегда такой же. Пусть вас не испортит наша общая любовь! Вы не имеете права грешить, не можете быть плохой, быть как все…
Поручик отчаянно махнул рукой и отвернулся.
Телеги с ранеными медленно и со скрипом тронулись. Возницы шли рядом и лениво похлёстывали лошадей. Они направлялись на восток.
Провожая их взглядом, Римма мысленно дала себе клятву, что с этой минуты забудет обо всём, кроме своих обязанностей. Ей не хотелось, чтобы эти славные люди думали о ней плохо. О Громилёве она больше не вспоминала.
ГЛАВА 7. ДЯДЯ НИКА И ЕГО ДОЧЬ
Шёл ноябрь, четвёртый месяц войны. Русские войска несли большие потери, но упорно шли через Карпаты. Чем дальше они углублялись в горы, тем холоднее было, тем больше им встречалось на пути снега и бурлящих речушек с ледяной водой. Солдаты медленно брели, опираясь на винтовки, между редко растущими чёрными пихтами, то и дело проваливаясь по колено в снег. Их летние штаны и тонкие летние шинели мало спасали от холода, головы были закутаны дерюгами и всякими подходящими и не подходящими для этого материями. Сапоги у многих были порваны, поэтому больных и обмороженных с каждым днём становилось всё больше. Еды для людей не хватало, а фуража для лошадей не подвозили совсем. Лошади, тащившие горную артиллерию и обозы, были измождены и худы до такой степени, что походили с каждым днём всё больше на скелеты, обтянутые шкурами. Им было тяжело, их жалели, но помочь не могли. Их приходилось кормить соломенными крышами с построек. От такой еды лошади болели и дохли. По обочинам дорог, по которым наступала русская армия, как вехи, оставались торчать рёбра присыпанных снегом, замёрзших лошадиных трупов.