В тот же день ближе к вечеру Сазонов прибыл в Царское Село с докладом к государю. Как только он заикнулся о письмах от Вильгельма, лицо царя исказилось от раздражения и досады. Взяв оба письма, он, не читая, презрительно бросил их на стол.
– Делать мне такие предложения, не постыдно ли это? И как же эта интриганка, эта сумасшедшая посмела мне их передать?! Вся эта бумага соткана из лжи и вероломства. Англия собирается изменить России!...Что за нелепость?! Бедная Александра Фёдоровна, лучше ей ничего не знать об этом.
– Что прикажете делать с интриганкой, Ваше величество? – спросил Сазонов. – Полагаю, что если её немедленно не изолировать, то содержание этих нелепых писем завтра же станет известно последней торговке на Невском проспекте.
– Вы правы, правы, это будет ужасно … – царь нервно забарабанил пальцами по столешнице и стал переставлять перья и чернильницы на столе, и так стоявшие в идеальном порядке. – Что вы предлагаете?
– На мой взгляд, Ваше величество, её нужно как минимум передать под надзор полиции. А ещё лучше – заключить в монастырь. Это старое и проверенное средство.
– В монастырь! Да, возможно, это правильное решение. – сказал царь. – Впрочем, не мне решать. Передайте её в руки правосудия, пусть там разберутся законным порядком.
Сазонов откланялся и ушёл. А судьба Варвары была окончательно решена. Той же ночью она была арестована, а через день отправлена в сопровождении двух жандармов в Черниговский женский монастырь, где ей предписывалось до конца своих дней замаливать грехи. Так неожиданно и в самый неподходящий момент сбылось предчувствие её покойного отца Николая Николаевича Данишевского.
ГЛАВА 8. СЕРЕБРЯНАЯ ШАШКА
Шли месяцы. Летучий отряд Красного Креста перебросили с Карпат на другой фронт, в центральную Польшу. Римма пережила смерть дяди Ники стойко, без слёз. Внешний наблюдатель вообще не сказал бы, что она расстроена – она продолжала сосредоточенно работать по восемнадцать часов в сутки, была по-прежнему ласкова и терпелива с ранеными, так же охотно общалась с товарищами, никого не чуралась и не замыкалась в себе. Но внутри с ней что-то происходило. Она испытывала состояние человека в ярко освещённой комнате, которому неожиданно выключили свет. «Бог оставил меня», – так думала она. От этой зябкой мысли ей становилось не страшно, но тоскливо. Всегда прежде она чувствовала незримое присутствие Бога рядом с собой. Чувствовала рядом его дыхание, молчаливую поддержку всех её поступков. От этого было тепло и спокойно на душе. Она никогда не была одинока, даже в безлюдном поле или в лесу, потому что Бог всегда был с ней. Так было в раннем детстве, так было и в гимназической юности. Так было даже в начале войны, когда она приехала во Львов.
Но чем дальше продолжалась война, тем дальше удалялся от неё незримый и могучий Бог, исчезая в пороховом дыму, тем бесприютнее становилось у неё на душе. Молебны, иногда проводившиеся в полку в перерывах между боями, не помогали. Вернее, они помогали поддерживать лишь внешнюю сторону веры – но в обрядах Римма участвовала механически, молитвы читала без чувства. Внутри было холодно и пусто. Бог незаметно уходил из её души, оставляя огромную дыру размером во Вселенную. Пустое место в душе заполнялось мыслями об отце и матери, заботой о фронтовых друзьях. И всё-таки дыра давала о себе знать. Интуитивно хотелось найти кого-то, кому можно было бы верить, как Богу, кого можно было бы любить, как Бога, и кому можно было бы отдать свою жизнь. Оглядываясь вокруг, она видела солдат и офицеров, таких же опустошённых и измученных, как она сама. Каждый из них имел свои слабости и изъяны, но в каждом она видела отражение Бога и каждого одинаково любила. Она невольно присматривалась к каждому, как будто выбирая. Потом она стыдилась и думала: «Да разве можно сотворить себе кумира? Ни один человек не может и не должен занять место Бога в моей душе».
В минуты душевной тоски она размышляла: «Если Всевышний меня оставил, значит, я сама виновата – заслужила своими грехами. Нужно исправиться, тогда он простит и вернётся ко мне». Но вины за собой Римма не знала. Она участвовала в войне не как солдат, никого не убила и даже ни разу не держала в руках боевого оружия, если не считать оружием хирургические ножницы, шприцы и пинцеты. Разве это преступление – спасать раненых? Это, наоборот, любовь к ближнему. Тогда в чём она провинилась? Римма долго не могла ответить на этот вопрос. Но ответ постепенно вызрел в её голове сам: Бог оставил не лично её, Римму Иванцову, он оставил всех людей, живущих на земле.