– А доктора нет?
– Немецкий доктор в лагере есть. Но он боится тифа и чахотки, потому в наш барак и носа не кажет.
– А ежели кто помирает, кому причастить бедолагу? Батюшки то нет?
– Некому открыться на духу, и причастие получить невозможно. Так народ с тяжёлым духом и помирает. Только вот на прошлой неделе кто-то додумался: если человек заболел и чует, что не выживет, зовёт к себе товарища, что ближе к нему был, и говорит ему грехи такие-то и такие-то, и берёт с него обещание, что как только он вернётся в Россию, тотчас же к попу на дух должен явиться и грехи умершего рассказать. Ну а если тот, кому грехи сданы, сам помирает, тогда зовут третьего. Тому умирающий и свои, и чужие грехи доверяет. Мне вот уже двое отысповедовались. Только тяжко мне столько грехов носить с собой.
– Да, Григорий. Беда, коли немец над русской землёй власть получит, – задумался Степан.
– Выберите себе место получше, – посоветовал ему Григорий. – В гамаках спать холодно, на земле теплее. Зато внизу крысы бегают.
Степан поначалу решил спать в гамаке, но Григорий оказался прав насчёт холода: к утру уже стучали зубы, а спина и ноги совсем окоченели. На следующую ночь он не повторил ошибку и лёг на полу, подоткнув под себя солому. Ночью ему приснилось, что его кто-то щекочет. Он проснулся и понял, что по его телу только что протопали десятки маленьких лапок. Это были крысы. Им не было никакого дела до Степана, они бегали по всему бараку в поисках съестного. Степан не боялся крыс, которых часто видел в амбаре в своей деревне, и быстро уснул.
Все военнопленные, за исключением тех, кто был признан лагерным врачом временно неспособным к работе (для этого нужно было серьёзно заболеть), работали с шести утра и до восьми часов вечера без выходных, с маленьким перерывом на обед. Пленных заставляли выполнять разнообразные работы как в самом лагере, так и вне его расположения, причём наиболее тяжелые поручались русским пленным и отчасти англичанам, к французам и бельгийцам относились снисходительнее. Больше всего пленных оставалось на работах в самом лагере. Одни работали в столярном цеху, другие – в слесарном, третьи – в кузнечном. Крестьянская душа Степана лежала к столярному делу, поэтому он попросился в столяры. Он был жаден до работы, аккуратно выполнял назначенную немецким начальником норму и не успокаивался даже вечером, в своём бараке. Степан потихоньку выкрал часть столярного инструмента из цеха, пряча его под гимнастёркой, и вскоре имел всё необходимое, чтобы мастерить деревянные ложки. Он брал заготовочку–баклушу, обрубал её маленьким топориком, теслил теслою, острагивал ножом и резал кривым резаком, а черенок и коковку точил крошечной пилкой. В результате ложки получались – загляденье, не в пример обычным грубым бутыркам, которыми пользовались солдаты. К тому же многие из них попали в плен налегке, без личных вещей, и ложки Степана оказывалась весьма кстати. Он даже заслужил среди товарищей прозвище Стёпки-ложечника. Каждый вечер Степан садился за свой крошечный верстачок, который тоже смастерил сам, и за вечер успевал изготовить две-три ложки, а то и больше. Он раздавал их с радостью и никогда ничего не просил взамен.
Степан старался держаться бодрым и не унывать, хотя поводов для уныния было достаточно. Он уже месяц провёл в лагере, похудел и ослаб от плохого питания, но пока не нашёл ни малейшей возможности убежать. Лагерь надёжно охранялся, а многочисленные охранники были неподкупны, недоброжелательны и исполняли свои обязанности с немецкой добросовестностью. Те пленные, кто уходил на работу за пределы лагеря, охранялись с двойной строгостью и тоже не имели шансов на побег. Во всяком случае, как рассказывали «старожилы», из этого лагеря ещё никому не удалось сбежать. Однажды, правда, Степан стал свидетелем страшного зрелища, которое он потом не мог забыть до самого конца своих дней. Человек двадцать или тридцать русских пленных из соседнего барака подошли к проволоке, ограждавшей лагерь, взялись за руки и с криками дружно полезли на неё. Охранник на сторожевой башне развернул пулемёт и прострочил длинной очередью половину из них. Ещё два или три человека были застрелены из винтовок другими охранниками. Остальные бросились врассыпную. Хотя для других пленных никаких репрессий не последовало, но настроение в лагере после этого стало совсем мрачным.