Подошедший конвойный без слов ударил его прикладом в лицо. Степан вскочил и ударил немца кулаком, как молотом, в солнечное сплетение. Рослый немец согнулся и упал на колени. Степан умел бить – недаром участвовал в молодые годы во всех деревенских драках, когда парни и мужики шли «партия на партию». Но в деревенских драках помогали колья, выдернутые из забора, а здесь приходилось рассчитывать только на свои руки. Двое охранников – постарше и помоложе – сразу бросились на помощь товарищу. Степан легко швырнул на землю бородатого, который был постарше, но молодой ударил его самого прикладом по затылку. В голове у него загудело и помутилось. Он знал, что лежит на земле, но не мог шевельнуться. Его схватили за ноги и поволокли куда-то, приговаривая что-то не вполне дружелюбным голосом.
Степану вспомнилась деревенская частушка:
У кинжала ручка ала,
Ручка вьётся как змея –
Заведу большую драку –
Выручай, кинжал, меня.
Действительно, единственное, что ему хотелось в эту минуту, это нащупать рукоять кинжала за пазухой. Он знал, что его не пощадят за драку с охраной – скорее всего, расстреляют. Почему-то эта мысль не вызвала в нём страха.
Но Степана не стали расстреливать. И даже не растянули на бочке для того, чтобы избить палками,– как это делалось ранее в похожих случаях. Его подвергли изощрённому наказанию, изобретенному немецкой культурой, наказанию, на первый взгляд не тяжкому, но в высшей степени мучительному. Его вывели на плац в середине лагеря вместе с другим русским пленным, провинившемся в чём-то. Обоих солдат поставили спинами друг к другу и крепко связали, обвив туловище веревкой от шеи до пят. Связанных таким образом, их оставляли стоять. Степан простоял примерно полтора часа. Он находился в том притуплённом состоянии, в котором человек не думает и почти ничего не чувствует. Был промозглый и сырой день, в лицо дул сильный ветер с мокрым снегом, но Степан так привык к холоду за последние недели, что не обращал на это обстоятельство никакого внимания. Тем более, что со спины он был согрет своим соседом. Он простоял бы так и больше, но его товарищ, привязанный к нему спиной, не выдержал и потерял сознание. Падая, он увлёк Степана за собой, и тот рухнул на правый бок, больно ударившись локтём о булыжник. Охранник тут же подбежал к упавшим и стал пинать их ногами, сопровождая каждый пинок грубым окриком, и стегать специальным хлыстом из бычьих жил. Такие хлысты пользовались большой популярностью у конвоиров. Степан лежал спокойно, не растрачивая силы понапрасну и только слизывая солёную кровь с распухшей губы.
К утру следующего дня Степана развязали. Когда он явился в свой барак, то заметил, что Якова нигде нет. Товарищи сообщили ему, что он умер накануне. Степан почувствовал, что две или три слезинки разом катятся по его щекам. С трудом он взял себя в руки. Его мучила мысль, что он не сделал для товарища всего, что мог, и потому виноват в его смерти. Однако долго горевать ему не дали.
По приказанию старшего унтер-офицера Степана присоединили к команде пленных, занимавшихся рубкой леса. Это была работа гораздо более тяжёлая по сравнению с очисткой отхожих мест. С раннего утра и до позднего вечера пленные валили вековые сосны.
Некоторые бедолаги, обессилев от холода и голода, к концу дня падали на месте и не могли уже более подняться без помощи. Когда более выносливый товарищ помогал упавшему встать, помогавшего немедленно начинали избивать прикладами или палками, приучая к тому, что на муки и смерть соотечественников нужно смотреть равнодушно.
Именно здесь Степан заприметил одного человека, с которым он мог совершить побег. Это был рядовой Михаил Пухов. На первый взгляд, он ничем не отличался от других пленных, но Степан был наблюдателен, и обратил внимание на одну деталь – это была выправка кадрового офицера, которую трудно скрыть. И взгляд у него был несолдатский – прямой, дерзкий и будто слегка надменный. В бараке Михаил Пухов держался особняком, ни с кем не дружил, в разговоры не вступал и на все вопросы соседей отвечал односложно.
Михаил был коренаст и не обижен физической силой, валил лес с утра до ночи без устали. Но однажды он замешкался, и если бы Степан резко не отдёрнул его в сторону, падающее дерево могло бы раскроить ему череп. Михаил оценил этот поступок и незаметно для охраны пожал Степану руку. Степан понял, что теперь на этого человека он может положиться, и вечером в бараке открылся перед ним.