Я вспомнил, что после сна не опорожнил мочевой пузырь. «Ну вот, не хватало только обоссаться, прямо здесь. Возьми себя в руки! Кто бы ни были эти люди, убить тебя могли и раньше, во сне. К тому же, они давно умерли, разве может привидение убить? Оно может только напугать. Не поддавайся!»
Я прокашлялся и попытался наладить конструктивный диалог:
– Я не понимаю, чего вы от меня хотите? Мои материалы подтверждаются историческими фактами, документами, в конце концов.
– Вы журналист, - подал наконец голос тот, в очках, – и по долгу своей профессии должны знать, что факты, это ещё не все. Каждый факт можно подать как с позитивной, так и негативной стороны.
– Мы хотели поговорить именно с вами, – снова повернулся от окна Сталин, – потому что вы, несомненно, талантливый публицист и обладаете даром убеждения. Почему бы вам не попробовать быть более объективным в своих суждениях о событиях, происходивших в стране?
– Простите!
Голос мой зазвенел. Была задета профессиональная гордость, а такие обвинения я воспринимаю особенно болезненно.
– Я всегда старался рассматривать события объективно, с учётом всех обстоятельств.
– Да? – Берия откинулся на спинку стула, глаза его зло поблёскивали за стёклами маленьких круглых очков.
– Вы неоднократно писали, что я не занимался ничем полезным, кроме интриг, необоснованных арестов и блядства? А как же тогда атомная бомба, созданная под моим руководством? Почему вы нигде не упоминаете об этом факте? А создание первой баллистической ракеты? Вся организационная работа лежала на моих плечах, вы хоть понимаете какая это нагрузка? Когда мне было ещё заниматься женщинами?
– Успокойтесь, товарищ Берия. – Сталин сел за стол и положил рядом свою трубку. - Мы все имеем свои претензии к товарищу Рябко. И они гораздо серьёзнее ваших мелочных обид. Здесь мы имеем дело с целенаправленной диффамацией, подменой понятий, а иногда и просто ложью.
Я вскинулся от возмущения. Выслушивать подобные обвинения от людей, уничтоживших цвет страны – это было уже чересчур.
– Простите, но мне хотелось бы услышать примеры такой лжи!
Сталин продолжал, будто не слыша меня.
– Вы постоянно пытаетесь упрощённо трактовать сложные вопросы строительства нового государства. Кое в чём я соглашусь с вами, некоторые аресты были вызваны излишней услужливостью карьеристов на местах. Но скажите мне, в каком государстве правовая машина работает абсолютно без сбоев? К тому же, после десятилетий хаоса и разрухи, страна нуждалась в строителях, в энтузиастах, а процветали воровство, бандитизм и всеобщая леность. В конце концов, давайте посмотрим правде в глаза – русский человек в душе своей более азиат, чем европеец. Он элементарно ленив. Заставить его работать – вот вековая головная боль всех российских монархов.
«Монархов? Он серьёзно?»
Я не удержался и хмыкнул. Сталин резко замолчал. Вся троица сидела молча, глядя на меня с каким-то непонятным ожиданием. Ветер похоже совсем сошёл с ума, ему было одиноко там, в чёрной пустоте над лесом, он бился в стены и окна, здание вздрагивало под его ударами.
Молчание затягивалось. В моей голове происходила напряженнейшая работа. Я так и не смог поверить в то, что всё происходящее действительно не сон. Мысли постоянно сбивались на какие-то заговоры и заклинания. Почему-то вспомнилось, как Таня ходила на лекции по латиноамериканским верованиям, и потом, с увлечением рассказывала о шаманах вуду, которые якобы могут оживлять трупы и использовать их как орудия убийства.
Я машинально покрутил головой, отгоняя эту чушь. Резкое движение привело к тому, что у меня перед глазами поплыли, замелькали цветные пятна, в груди снова закололо. Но уже через несколько секунд я опять чётко видел лампу, с зелёным колпаком, и деревянный, выкрашенный коричневой масляной краской пол.
– Неужели же, всё, что мы делали вызывает только проклятия у людей?
Это подал голос, молчавший до сих пор Постышев. И в этом голосе
было столько отчаяния, что я вдруг всё понял. Понял, зачем я им нужен!
Первым моим чувством была жалость. К этим, некогда сильным могущественным людям, по одному мановению пальца которых вырастали города и рушились тысячи людских судеб.
Но жалость быстро ушла, её место заняла злость. Я наконец решился, встал, отодвинул стул.
– А чего вы ждали? Вы же никогда не думали о людях. О живых конкретных людях, с их желаниями, ошибками, личной жизнью. Вы всегда считали людей лишь материалом, пушечным мясом. Какой памяти вы ожидали от них? Люди лучше всего помнят то, что касается их лично. Так как же вас будут вспоминать, если в СССР чуть ли не в каждой семье кто-то пострадал? Ваши каналы и дороги были построены такой ужасной ценой, ценой тысяч и тысяч жизней…