Вот он и стал просить, чтобы Хлоя уступила ему в том, чего он желал: нагой с нагим полежала бы с ним подольше, чем делала раньше.
"Ведь это одно, - сказал он, - осталось, чего мы не исполнили из советов Филета. Ведь здесь единственно, наверно, - то средство, которое нашу любовь успокоит".
Когда же она задавала вопрос, что же есть ещё больше, чем целовать, обнимать и вместе лежать, и что же ещё он делать задумал, если они будут, оба нагие, вместе лежать, он ей ответил: "То же, что бараны - с овцами и козлы - с козами. Разве не видишь, что после того, как дело сделано, овцы и козы от них не бегут, а те не томятся, гоняясь за ними, но, будто взаимно вкусив наслажденья, вместе пасутся. Видимо, это дело - сладостно и побеждает горечь любви".
"Но разве ты не видишь, Дафнис, что и козлы с козами, и бараны с овцами всё это делают стоя, и козы и овцы, тоже стоя, их принимают. Те на них скачут, они же спину им подставляют. А ты хочешь, чтобы я вместе с тобой ложилась, да ещё и нагая. Смотри, ведь их шерсть - плотнее моей одежды".
Дафнис послушался и, улёгшись с ней, долгое время лежал, но, не умея то сделать, к чему стремился, поднял её и, обняв сзади, прижался к ней, подражая козлам. И, ещё больше смутившись, он сел и заплакал: неужели же он - даже глупее баранов в делах любви?
С ним по соседству жил землевладелец Хромис, уже в преклонных годах. Он привёл к себе из города бабёнку, молодую, цветущую, более изящную, чем поселянки. Звали её Ликэнион. Видя, как Дафнис каждое утро гнал коз на пастбище, а к ночи обратно с пастбища, она загорелась желанием сделать его своим любовником, соблазнив подарками. И однажды, подстерёгши его одного, она подарила ему свирель, сотового мёда и сумку из кожи оленя.
Но сказать ему что-либо она опасалась, поняв, что он любит Хлою: заметила - он льнёт к девушке. Сначала она догадалась об этом, видя их взаимные приветствия и улыбки, а потом рано утром, сказавшись мужу, чтобы глаза отвести, будто пойдёт к соседке, которой время рожать наступило, она пошла следом за ними и, спрятавшись в чаще, услышала, о чём они говорят, увидела, что делают. Не ускользнули от её взоров и слёзы Дафниса. Она пожалела этих несчастных и, решив, что ей представился случай сделать сразу два дела, - дать им избавление от мук, своё же удовлетворить вожделение, - такую придумала хитрость.
На следующий день, будто направляясь к той же роженице, Ликэнион идёт к дубу, где сидели Дафнис и Хлоя, и, притворившись, будто она огорчена, сказала: "Дафнис, спаси меня, злополучную! Из моих двадцати гусей самого лучшего утащил орёл. Но он поднял слишком тяжёлую ношу, и, взлетев, он не смог её унести на тот утёс. И опустился здесь, в мелколесье. Ради нимф и этого Пана! Пойди со мной туда, - одна я идти боюсь, - спаси моего гуся, не оставь без внимания ущерба в моём стаде. Может, и орла убьёшь, и он уже не будет у вас таскать ягнят и козлят. Тем временем твоё стадо сторожить будет Хлоя. Твои козы её знают, ведь вы всегда вместе пасёте".
Дафнис встал, взял посох и пошёл следом за Ликэнион. Уведя его возможно дальше от Хлои, когда они оказались в чаще близ ручья, она велела ему присесть и сказала: "Ты любишь Хлою, Дафнис: это я узнала ночью от нимф. Явившись во сне, они мне рассказали о твоих вчерашних слезах и приказали мне спасти тебя, научив любовным делам. А эти дела - не только поцелуи и объятья и не то, что делают козлы и бараны: другие это скачки, и они намного слаще тех, что бывают у них, ведь они даруют наслаждение более длительное. Так вот, если хочешь избавиться от мук и испытать те радости, которых ты ищешь, то отдай себя в мои руки, стань моим учеником. Я же, в угоду нимфам, всему тебя научу".
Дафнис пал к ногам Ликэнион, моля скорее обучить его этому искусству, которое ему поможет с Хлоей совершить то, чего ему так хочется. И, будто готовясь постигнуть нечто великое, ниспосланное ему богами, он обещал подарить ей упитанного козлёнка, сыра из сливок и даже козу. Увидя в нём такое простодушие, какого она не ожидала, вот как Ликэнион стала Дафниса делу любви обучать. Она приказала ему сесть поближе к себе, целовать её такими поцелуями и столько раз, как вошло у него в привычку, а целуя, обнять её и лечь на землю. Когда юноша сел, поцеловал её и лёг с ней рядом, она, увидев, что он уже в силе приступить к делу, и полон желания, приподняв его, легла под него и навела его на ту дорогу, которую он искал. А потом уже всё оказалось простым и понятным: остальному научила природа.
Лишь окончился этот урок, Дафнис стал порываться к Хлое бежать и сделать с ней то, чему здесь научился, будто боясь, что если промедлит, то всё забудет. Но Ликэнион, удержав его, сказала: "Вот что ещё нужно тебе, Дафнис, узнать. Я ведь - женщина, и теперь я от этого не пострадала. Меня уже давно всему научил другой мужчина, а в уплату взял мою невинность. Хлоя же, когда вступит с тобой в эту битву, будет кричать, будет плакать, будет кровью облита, словно убитая. Но ты не бойся той крови, а когда убедишь её отдаться тебе, приведи сюда: здесь, если и будет кричать, никто не услышит, если расплачется, никто не увидит, а если своей кровью замарается, в этом ручье искупается. И помни, что я первая, раньше Хлои, сделала тебя мужчиной".
Ликэнион ушла в другую часть леса, будто продолжая разыскивать гуся. Дафнис задумался над сказанным ей, его первый порыв остыл, он стал сомневаться, следует ли ему Хлое докучать и просить во время объятий большего, чем поцелуи. Он не хотел, чтобы она кричала, будто её схватили враги, или чтобы плакала от боли, или кровью исходила, словно её убивают. Новичок в любви, он боялся крови и думал, что кровь может литься только из раны. И, решив наслаждаться с ней обычными ласками, Дафнис вышел из леса. Придя туда, где сидела Хлоя, плетя из фиалок венок, он обманул её, сказав, что вырвал гуся из когтей орла, и, обняв, стал целовать её, как целовал Ликэнион в миг наслаждения: ведь это можно было делать без опаски. Она же надела на голову Дафниса венок, и целовала его кудри, они ей казались лучше фиалок. И, вынув из сумки кусок лепёшки из сушёных фруктов и несколько хлебцев, дала ему. Когда же он ел, она у него изо рта хватала кусочки и, как птенчик, глотала.
Когда они так угощались, - а больше целовались, чем ели, - показалась рыбачья лодка, плывшая вдоль берега. Не было ветра, на море было затишье, приходилось грести, и рыбаки гребли крепко. Они торопились, чтобы доставить в город к столу богача живую рыбу. То, к чему прибегают всегда моряки, чтобы забыть про усталость, - к тому же прибегли, под взмахи весёл, гребцы. Один из них, старшой, пел морские песни, остальные же все разом откликались на его голос.
Когда они пели так в море, то клики их пропадали - звук голоса исчезал в воздушном просторе. Когда же, объехав мыс, они вошли в залив, изогнутый, словно серп месяца, клики стали слышней, ясней стал доноситься на берег запев. Расщелина прилегала к равнине, и будто полая труба флейты, принимая в себя звук, подражала голосам, на всё откликалась. Были слышны вёсел удары, гребцов голоса. И всё это было для слуха радостью.
Сначала долетал звук с моря, а звук, на земле родившийся, настолько позднее замолкал, насколько позднее возникал.
Дафнис, которому всё это было уже знакомо, своё внимание обратил лишь на море. Он любовался, смотря, как быстрее птицы корабль пролетал, минуя равнину, старался запомнить те песни, чтобы сыграть их потом на свирели. Хлоя же тогда в первый раз услышала то, что эхом зовётся. Она то на море смотрела, когда мореходы песнь запевали, то, к земле обернувшись, искала, кто же им вторит? Когда они мимо проплыли, и тихо стало в расщелине, она спросила у Дафниса, нет ли за мысом другого моря, и не плыл ли там другой корабль, не пели ли другие мореходы такую же песню, а потом разом все замолчали? Дафнис рассмеялся, поцеловал Хлою, а затем, увенчав её венком из фиалок, стал рассказывать предание об Эхо, вперёд попросив у неё как плату за этот рассказ ещё поцелуев десяток.