Вторично потерпев крушение своих надежд, и загубив понапрасну сыры, Доркон решил напасть на Хлою, когда она будет одна. И, выследив, что они по очереди гоняют стада на водопой, один день - Дафнис, другой - девушка, он придумал хитрость, какая к лицу пастуху. Он взял шкуру волка, которого бык запорол рогами, защищая коров, натянул её на себя, спустив по спине до пят. Передними лапами он покрыл свои руки, задними - ноги до ступней, а голову покрыл мордой волка с разинутой пастью. Перерядившись в зверя, он пошёл к ручью, куда после пастьбы шли козы и овцы на водопой. Этот источник был в овраге. Место вокруг него заросло акантом, шиповником, можжевельником, чертополохом и ежевикой. Спрятавшись там, Доркон поджидал, когда наступит пора водопоя, и надеялся, что, испугавшись, Хлоя попадёт в его руки.
Прошло немного времени, и Хлоя погнала стада к ручью, покинув Дафниса,- он резал побеги на корм козлятам. Следом за ней шли собаки, оберегая овец и коз и принюхиваясь. Почуяв Доркона, который шевельнулся в кустах, они с лаем бросились на него и, окружив его, стали рвать шкуру волка. Боясь позора, защищённый покрывавшей его шкурой, он сидел молча в засаде. Когда же Хлоя перепугалась при первом взгляде на него и стала звать Дафниса на помощь, а собаки, стащив с него шкуру волка, впились ему в тело зубами, Доркон, закричав, стал умолять о помощи Хлою и Дафниса, уже прибежавшего сюда. Они, окликнув собак, угомонили их, Доркона повели к ручью - его бёдра и плечи были искусаны. Раны от зубов собак промыли и смазали корой вяза, разжевав её. По своей неопытности в любви, они сочли замысел Доркона со шкурой волка за шутку. Они даже стали его утешать и, взяв под руки, прошли с ним часть пути и лишь тогда отпустили домой.
И вот Доркон, избегнув такой беды и спасшись из пасти собак, стал залечивать раны. А Дафнис с Хлоей до ночи собирали коз и овец. Перепуганные видом шкуры волка, растревоженные лаем собак, одни из них забежали в горы, другие же сбежали к морю. А ведь они были приучены слушаться голоса, подчиняясь звуку свирели, успокаиваться и, как хлопнут в ладоши, - собираться вместе. Но тогда страх заставил их забыть обо всём, и, разыскав их по следам, Дафнис и Хлоя загнали их в загоны.
Только этой ночью они спали крепким сном, и усталость была им лекарством от любовной тоски. Но когда наступил день, они стали всё так же страдать: радовались - встретившись, расставшись - печалились. Чего-то желали, но не знали чего. Они лишь знали одно, что его погубил поцелуй, а её - купание в ручье.
Их разжигала и года пора. Был конец весны и начало лета, и было всё в расцвете. Деревья в плодах, равнины в хлебах, всюду стрекотание цикад, благоухание плодов, блеяние овечьих стад. Можно было подумать, что реки пели, катя воды, а ветры будто играли на флейте, шелестя ветвями сосен. И яблоки, будто в томлении любви, падали с веток на землю. И солнце, любя красоту, всех заставляло снимать одежды. И, распалённый всем этим, Дафнис бросался в реки. Он то окунался, то за рыбами гонялся, игравшими возле него; и часто глотал он холодную воду, будто желая затушить пылавший внутри пожар. Хлоя же, выдоив овец и почти всех коз, немало времени тратила, чтобы заквасить молоко. Очень уж ей мешали мухи и жалили, когда их отгоняли. Затем, вымыв лицо, надевала венок из сосновых веток, и, накинув на бёдра шкуру лани, чашу вином с молоком наполняла, и этот напиток пила с Дафнисом.
Но вот был близок полдень, и время наступало, когда их глаза попадали в плен очарования. Когда Хлоя видела Дафниса нагим, её поражала его краса, и она млела, не замечая и малейшего изъяна в его теле. Он же, видя её одетой в шкуру лани и в сосновом венке, когда она подавала ему чашу, думал, что видит одну из нимф, обитавших в пещере. И он похищал сосновый венок с её головы, сначала его целовал, потом на себя надевал. А она, когда, сняв одежды, он омывался в реке, надевала их на себя, сначала их целуя. Иногда они друг в друга бросали яблоки и голову друг друга украшали, деля волосы пробором: Хлоя говорила, что его волосы - похожи на ягоды мирта, так как они были тёмными, а Дафнис сравнивал её лицо с яблоком, так как оно было и белым и румяным. Он учил её играть на свирели, а когда она начинала играть, то он отбирал у неё свирель и своими губами скользил по тростинкам. С виду казалось, что он учил её, поправляя её ошибку, на деле же через эту свирель он целовал Хлою.
Как-то в полуденную пору, когда он играл на свирели, а их стада лежали в тени, Хлоя заснула. Подметив это, Дафнис отложил свирель и любовался ей: ведь теперь ему нечего было стыдиться. И он про себя говорил: "Как чудесно спят её глаза, как сладко дышат её уста! Ни у яблок, ни у цветущих кустов нет такого аромата! Но я боюсь её целовать. Её поцелуй ранит сердце и, как молодой мёд, ввергает в безумие. Да и боюсь я своим поцелуем её разбудить. Ах, уж эти болтуны-кузнечики! Своим стрекотанием они ей спать не дадут, а вот и козлы стучат рогами, вступив в бой; о, волки, трусливей лисиц! Что вы до сих пор их не похитили?"
Кузнечик, спасаясь от ласточки, вознамерившейся его поймать, вскочил к Хлое на грудь, а ласточка, преследуя его, не смогла схватить, но, гонясь за ним, так близко пролетела, что крыльями задела щёку Хлои. Она же, не понимая, что случилось, пробудилась с криком от сна. Заметив же ласточку, порхавшую близко, и видя, что Дафнис смеётся над её испугом, она успокоилась и стала протирать глаза. Тут кузнечик в складках одежды на груди у Хлои запел. И Хлоя вскрикнула, а Дафнис засмеялся. И под этим предлогом руки на грудь ей положил и вынул кузнечика. А он даже в руке у него петь продолжал. Увидев его, Хлоя обрадовалась, взяла его на ладонь, поцеловала и укрыла у себя на груди, а кузнечик всё пел.
А однажды порадовала их голубка, проворковав в лесу свою пастушью песню. И когда Хлоя захотела узнать, что же такое она говорит, Дафнис рассказал ей сказку: "Она была девой, такой же, как ты, красивой. Она пасла в лесу стадо коров. Она была певуньей, и коровы любили её пение. И, пася, она не била их посохом, не колола заострённым шестом, но, сидя под сосной и надев венок из сосновых ветвей, пела песни в честь Пана и Питии, и, очарованные звуком песен, коровы не отходили от неё далеко. А поблизости пас быков мальчик-пастух. И он был красив и такой же певун, как и девушка. И, заспорив с ней, кто красивее поёт, он своим голосом, сильным и нежным, переманил у неё в своё стадо лучших восемь коров и угнал их. Огорчённая ущербом в стаде и поражением в пении, девушка стала молить богов, чтобы они дали ей лучше птицей обернуться, чем домой вернуться. Боги исполнили её просьбу и обратили её в птицу, как и она, в горах живущую, и такую же, как она, певунью. И доныне она повествует песней о своём несчастье, говоря, что она всё ищет своих коров заблудившихся".
Такие радости им лето давало. Когда же осень была в полном расцвете и грозди винограда созрели, тирийские пираты на карийском судне (чтобы за варваров их не признали) причалили к этим местам. Выйдя на берег, в полупанцирях, с короткими мечами, грабя, забирали они всё, что им попадалось под руку: вино, зерно, мёд в сотах. Угнали и нескольких быков из стада Доркона, захватили и Дафниса, бродившего около моря. Хлоя же позже выгоняла овец Дриаса: девушка боялась озорных пастухов.
Увидев мальчика статного, красивого, более ценного, чем всё, что они награбили на полях, не стали разбойники тратить усилий, загоняя коз или добывая иную добычу с полей, а потащили его на корабль, рыдавшего и звавшего Хлою. Они же, отвязав причальный канат и налёгши на вёсла, уже уходили в море. А Хлоя гнала в это время овец, неся Дафнису в подарок новую свирель. Видя перепуганных коз и слыша, что Дафнис её всё громче кличет, она и овец забыла, и свирель бросила, и кинулась к Доркону, чтобы позвать его на помощь.