Затем он бросился бегом к сосне: там стояла статуя Пана, козлоногого и рогатого. В одной руке он держал свирель, другой сдерживал козла на скаку. Дафнис и перед ним преклонился, умолял его спасти Хлою и дал обет принести ему в жертву козла. И лишь к закату солнца он перестал молиться и плакать. Ветки, что нарезал, подняв, вернулся домой, разогнал печаль Ламона и его близких и преисполнил их радостью, немного поел и погрузился в сон, но и во сне плакал и молился, чтобы снова ему нимф увидеть, молился, чтобы день скорее наступил, в который ему было обещано возвращение Хлои. Изо всех ночей эта показалась ему самой длинной. А за эту ночь вот что случилось:
Отплыв стадий с десяток, метимнейский вождь решил воинам дать отдохнуть. Заметив мыс, выступавший далеко в море и изогнутый словно серп месяца, за которым воды были спокойнее, чем в любом заливе, он велел причалить сюда, корабли на якорь поставил подальше от берега так, чтобы ни на один с суши не могли напасть поселяне, и разрешил метимнейцам веселиться, будто мир наступил. Награбив всего вдоволь, они стали пить и играть, как бы справляя праздник победы. И только кончился день, и к ночи затихло веселье, как земля будто вспыхнула, послышались удары вёсел, будто подплывал флот. Одни кричали: "К оружию!" - другие звали военачальника, иные считали себя уже ранеными, некоторые лежали замертво: казалось, что идёт ночной бой, но врагов не было видно.
Так для них прошла эта ночь, и день наступил, ещё более страшный. У коз и козлов Дафниса появился плющ на рогах с гроздьями ягод, а бараны и овцы Хлои стали выть по-волчьи, она же в венке из сосновых ветвей явилась взорам. И на море творилось много чудесного. Когда попытались со дна поднять якоря, оказалось, что сдвинуть их нельзя. Рукояти вёсел ломались, когда начинали грести, и, прыгая кверху из моря, дельфины ударами хвостов ослабляли крепления кораблей, а с вершины скалы на мысу был слышен голос свирели. Но он не радовал, как обычно звук свирели, он был страшен, как звук военной трубы. Все пришли в смятение, бросились к оружию, вызывая на бой невидимых врагов, и, наконец, стали молиться, чтобы пришла ночь, надеясь, что тогда наступит передышка. Для всякого было ясно, кто разумно судил о совершавшемся, что эти устрашающие призраки и звуки - дело рук Пана, разгневавшегося за что-то на моряков. Но они не могли понять причины - ведь святилище Пана не было ими разграблено. И вот среди дня в сон был погружён их вождь, и, явившись во сне, Пан сказал ему:
"О преступнейшие, о безбожнейшие люди! На что вы, обезумев, дерзнули? Шумом войны вы наполнили сельскую область, милую мне, вы угнали стада быков, коз и овец, о которых я заботился. Вы оторвали девушку от алтарей, из которой Эрот хочет сказку любви создать, и вы не постыдились ни тех нимф, что смотрели на вас, ни меня. Не видеть вам Метимны, пока вы плывёте с такой добычей. И вы не убежите от моей свирели, приводящей вас в трепет. Но я отдам вас в пищу рыбам, потопив, если ты не вернёшь нимфам Хлою, а также и её коз и овец. Встань же и высади на землю девушку со всем тем, что сказал я. Тогда я укажу тебе по морю путь, её же домой провожу".
Бриаксис был смущён (так звали предводителя). Поднявшись от сна и созвав начальников кораблей, приказал им найти меж пленных Хлою. Они нашли её и привели к нему на глаза: ведь она сидела, увенчанная сосновыми ветвями.
Сочтя это указанием на то, что он видел во сне, он на своём корабле сопроводил Хлою до берега. И едва она ступила на землю, как со скалы раздался звук свирели, уже не воинственный, не страшный, но пастушеский, под который ведут на пастбища стада. И овцы сбежали по сходням судов, скользя своими раздвоенными копытцами, а козы побежали смелей, привыкши лазить по кручам.
Они окружили Хлою, став в круг. Они скакали, блеяли и будто радовались. А козы, овцы и быки других пастухов оставались спокойно на месте в глубине корабля, будто песня свирели их не звала. Когда все, охваченные изумлением, стали славить Пана, тогда и на земле и на море явились ещё большие чудеса. Корабли метимнейцев поплыли раньше, чем успели поднять якоря, корабль же вождя вёл дельфин и скакал перед ним над водой. А коз и овец вёл звук свирели, но того, кто играл на ней, не было видно. Так шли вместе козы и овцы и паслись на ходу, наслаждаясь песнью свирели.
Было время, когда днём вторично гонят стада на пастбища. И Дафнис увидел со скалы стада и Хлою и, воскликнув: "О нимфы и Пан!" - сбежал в долину, схватил Хлою в объятья и упал, потеряв сознание. Хлое едва удалось вернуть его к жизни. Она его и целовала, и объятьями согревала. Потом пошёл Дафнис к знакомому буку и, сев под ним, стал расспрашивать Хлою, как она сумела убежать от стольких врагов. Она же ему всё рассказала, - как плющ у коз рога обвил, как овцы выли по-волчьи, как у неё в волосах из сосновых ветвей венок появился, как пошёл по земле огонь, а по морю шум, как двоякой песнью пела свирель, то войну, то мир возвещая.
О той ночи всё рассказала, и как, не зная дороги, она шла за напевом свирели, ведущим её. Тогда Дафнис понял и сон, посланный ему нимфами, и деяния Пана, и рассказал, что видел, что слышал: как он хотел умереть и как нимфы возвратили ему жизнь. Затем он отослал её, чтобы она привела Дриаса, Ламона и их домочадцев и всё принесла, что нужно для жертвоприношения. А он, выбрав из коз наилучшую и увенчав её венком из плюща, - ведь в таком убранстве перед врагами явилось всё стадо, - и между её рогами свершив возлияние молоком, принёс её в жертву нимфам. Подвесив, содрал с неё шкуру, и этот дар посвятил богиням.
Когда Хлоя пришла со своими спутниками, то Дафнис разжёг огонь и, часть мяса, сварив, часть изжарив, принёс начатки в жертву нимфам, сделал из чаши, полной молодым вином, возлияние, а затем настелил зелени для ложа, и начался пир, и питьё, и веселье. Но в то же время присматривал Дафнис за стадами, как бы волк, напав на них, не сделал того, что хотели сделать враги. Немало песен пелось в честь нимф, старых пастушьих песен.
Когда наступила ночь, все легли спать на поле, а с наступлением дня не забыли Пана почтить и, украсив сосновым венком вожака козьего стада, повели его к сосне. И, сделав возлияние вином, восхвалив бога, они принесли козла в жертву, подвесили и сняли с него шкуру. Мясо, сварив и зажарив, они положили на лужайке на листья. А шкуру с рогами прибили к сосне у статуи Пана - пастуший дар пастушьему богу. Отложили для него и первые куски мяса и из большого кубка совершили ему возлияние. Хлоя пропела песню, Дафнис сыграл на свирели.
А затем они возлегли на ложа и начали пир. К ним подошёл пастух Филет: он принёс Пану веночки и ветвь лозы с гроздьями, листьями и побегами. С ним шёл самый младший из его сыновей, Титир, златокудрый, голубоглазый, белокожий и шаловливый. Он подпрыгивал на ходу, словно козлёнок. Все поднялись и увенчали Пана, грозди лозы прикрепили к кудрявой сосне. Усадив рядом с собой, они пригласили пришедших участвовать в пире.
Когда старики захмелели, стали рассказывать друг другу: как они пасли стада, когда были молоды, скольких разбойничьих набегов избежали. Иной хвалился, что убил волка, другой - что игрой на свирели лишь Пану он уступал. Этим особенно хвастал Филет.
Дафнис и Хлоя стали его умолять, чтобы он поделился с ними этим искусством и сыграл на свирели на празднике бога, который так любит свирель. Филет согласился, жалуясь, правда, на старость, что дух у него отнимает, и взял свирель Дафниса. Но она оказалась мала для его искусства, а пригодна лишь для уст мальчика. Тогда он послал Титира за своей свирелью, а его дом отстоял стадий на десять. Сбросив плащ, нагой, мальчик бросился бежать. А Ламон обещал им рассказать предание о Сиринге - то, что спел ему сицилийский пастух, в уплату свирель и козла получив.