— Иду, господин, — сухо ответила рабыня.
Арчита услышала позади звук босых ног, ступающих по полу. Вот теперь аппетит начинал пропадать. Однако она заставила себя взять яйцо и откусила добрую половину. Оно оказалось приятным на вкус. Или просто она сильно проголодалась.
— Налей мне молока, — потребовал старейшина.
Рабыня послушно взяла в руки один из кувшинов и стала заполнять кружку хозяина.
— Откуда ты родом, жрица?
Арчита замялась:
— Откуда я родом?
— Мой голос настолько пьянит тебя, что ты не можешь сразу расслышать? — усмехнулся Унташ.
Девушка почувствовала, как краснеет. Не от смущения. Высокомерие этого типа раздражало. Тем не менее, она не могла позволить себе грубить.
— Прости старейшина, — она отложила половинку яйца, — но не думаю, что это имеет значение.
— Ты хочешь что-то скрыть от меня?
Молоко заполнило кружку до краев. Рабыня поставила кувшин обратно на стол и отошла в тень. Женщина снова сцепила руки перед собой и уставилась в пол.
— Нет, — натянуто улыбнулась Арчита, — мне нечего скрывать.
— Тогда почему не хочешь усладить мой слух рассказом о себе? — Унташ отпил молока и причмокнул.
— Там не о чем рассказывать.
Девушка взяла остаток яйца и положила в рот. Стала медленно нажевывать.
Глаза Унташа сузились:
— Я хочу знать о тебе больше! Кто знает, быть может, ты не жрица вовсе, и я пригрел в своем доме проходимку?!
Арчита резко прекратила работать челюстями и проглотила остатки яйца. Ее глаза округлились, а брови взмыли вверх. Судя по расплывшейся ухмылке, Унташ остался доволен произведенным впечатлением.
— Я?! Проходимка?!
В голосе жрицы сквозило неподдельное возмущение.
Старейшина пожал мускулистыми плечами и отхлебнул молока:
— Поэтому и спрашиваю. Убеди меня в том, что я ошибаюсь.
— Ты не доверяешь своему смотрителю, господин?
Вновь эта омерзительная усмешка:
— Доверяй, но проверяй.
Арчита вздохнула.
«В чем-то он прав. Хорошо. Если ему так хочется…».
— Я из долины Синдху, — пожала она плечами и демонстративно отвернулась.
Унташ глянул на нее исподлобья, продолжая улыбаться. Кажется, его забавляла наигранная неприступность гостьи.
— Я хочу знать точнее.
«Хочу, хочу, хочу… какой мерзкий и самовлюбленный человек!».
Девушка обернулась к нему. Старейшина продолжал нагло пожирать ее глазами.
«Да что ты вылупился на меня, как жеребец на лошадь?!».
Она снова сдержалась и не подала вида. Страх перед старейшиной немного притупился. Теперь усмешка на тонких губах вызывала скорее раздражение, нежели ужас.
— Я из Мохенджо-Даро[1].
Унташ склонил голову влево. В синих глазах заплясал огонек интереса. Ухмылка не сходила с лица, а в правой руке он вертел кружку с остатками молока.
— Мохенджо-Даро, говоришь? Интересно… — протянул старейшина, — я знаю об этом городе. Богатый и процветающий край. Но до меня дошли слухи, что теперь там далеко не так хорошо, как раньше.
Арчита натянуто улыбнулась:
— Не стоит верить всему, что говорят.
— Доверяй, но проверяй, — повторил Унташ и хмыкнул, — верно, я никому не позволю одурачить себя. Но суховеи с юга стали слишком частыми гостями в моих краях. Так, что я склонен верить тому, о чем шепчутся люди насчет Мохенджо-Даро. К тому же… — он выждал паузу и пронзил жрицу взглядом, — все знают, куда держали путь арии, — старейшина выпил остатки молока из кружки.
Арчита поджала губы.
«Пусть так. Лучше никому не знать, что произошло там на самом деле».
Она невольно вернулась в памяти к тем далеким дням. Дням, полным безмятежности и покоя. Широкая улица, ведущая на юг. Одинаковые глиняные дома с соломенными крышами по обеим сторонам. Повозки, запряженные зебу[2], медленно передвигаются по мостовой. Известь приятно хрустит под копытами животных и колесами телег. А вдали возвышается величественная Цитадель. Повсюду снуют беспечные люди в одинаковых светлых одеждах. Они счастливы и радуются жизни… но потом пришла тьма, и улицы Мохенджо-Даро обагрились кровью…
— Еще! — Унташ грохнул кружкой по столу.
Арчита вздрогнула и вернулась в настоящее.
Рабыня покорно подошла, взяла кувшин с козьим молоком и наполнила сосуд хозяина. Тот с презрением смотрел на нее, как на дерьмо. Как только жидкость наполнила кружку до краев, старейшина поднес ее к губам и сделал пару глотков. Женщина поставила кувшин на место, однако отойти не успела. Унташ с силой ударил кружкой о столешницу. Часть молока пролилась и теперь выделялась на темном дереве белыми пятнами.
— В нем комки!
Женщина не ответила. Лишь крепче сцепила руки перед собой и уставилась в пол.
Унташ сел к Арчите в пол-оборота и ткнул пальцем в сосуд:
— Ты должна следить за тем, что подаешь к столу, ничтожная мразь!
— Я смотрела, господин.
— Неужели?! Этим молоком ты оскверняешь не только мои уста. Ты позоришь меня перед почетной гостьей!
Жрица поджала губы, молча наблюдая за проихсодящим. Хотя на языке вертелось много чего. Однако она ни за что не выскажет это вслух. Так ее воспитали. В чужой дом со своими порядками не ходят.
— Смотри, живо!
Рабыня послушно подошла к столу и склонилась над кружкой. В этот момент старейшина ухватил ее в районе затылка и с силой опустил вниз. Послышался глухой стук. Жрица вздрогнула, когда до нее донесся хруст. И она сразу не поняла, что это — треск поленьев в треножнике, звук расколотой глины или перелом кости… Когда же во все стороны брызнула кровь, Арчита с трудом удержалась, дабы не вскрикнуть. Алые капли разлетелись по всему столу, смешиваясь с остатками пролитого молока. Оседая на пшеничных лепешках и кусочках баранины. Женщина со стоном рухнула на пол, прикрывая руками лицо. Однако Унташ не позволил ей там долго находиться. В следующий миг он схватил рабыню за волосы.
— Ничтожество! Дочь ослицы!
Он потянул вверх, заставляя ее встать. Женщина на мгновение отвела руки, и Арчита с ужасом увидела, что вся нижняя часть лица рабыни перемазана кровью. Та продолжала струиться из ноздрей, смешиваясь с остатками молока на подбородке в омерзительную розовую массу. Однако жрица не могла понять, что ее пугает больше всего — нескончаемый поток крови или безучастное выражение в глазах рабыни. Они оставались все такими же безжизненными, как и всегда. Будто женщина не чувствовала боли. Хотя это было явно не так. С губ несчастной сорвался очередной тихий стон, когда Унташ, держа ее за волосы, сильно тряхнул.
— Ты ответишь за нанесенные мне оскорбления! Придется преподать тебе такой урок, чтобы больше неповадно было!
Арчита сидела, вцепившись в подлокотники стула. Происходящее на ее глазах вызывало страх, отвращение и гнев. Гнев, смешанный с непониманием. Она слишком долго жила в Мохенджо-Даро и не привыкла к такому обращению хозяев к своим рабам. Даже арии, суровые и воинственные люди севера, не опускались до откровенных издевательств над шудрами[3].
«В чужой дом со своими порядками не ходят… в чужой дом со своими порядками не ходят… в чужой дом со своими порядками не ходят!».
Сердце снова забилось учащенно. Жрица отчаянно пыталась успокоиться и сдерживать рвущиеся наружу чувства. Но когда Унташ вознамерился основательно приложить рабыню лицом о стол и лишить ее духа, девушка не выдержала.
— Прекрати!
Рука старейшины дернулась и замерла. Не отпуская волос женщины, он обернулся. Рот перекосила страшная гримаса ярости, обнажив белые зубы. Крылья носа дергались от гнева, а синие глаза пронзали насквозь. Арчита невольно вжалась в спинку стула. Она не могла отвести взора от этой жуткой картины. Жрица ощущала себя кроликом, попавшим в цепкий захват удава… удава со взглядом, словно пожирающим ее живьем.