— Тогда куда?
— К себе.
— Ха... На хрена? — теперь по-настоящему настораживается Антон, и мне в который раз за вечер приходится растаскивать их по виртуальным углам ринга, начиная с вдохновением вещать о своих идеях декора елки.
— У нас в детстве все было предельно просто: одна и та же елка, начиная с того момента, как я себя помню. Игрушки — наше художественно-прикладное творчество из детских садов, школ и конфеты. Очень удобно! К завершению праздников декор редел, и убирать это дело было проще простого. Теперь мама, конечно, отрывается, — по-доброму смеется Антон. — Скоро из-под игрушек и елки видно не будет, но ей нравится, мелким тоже, тем более при их непосредственном участии появляются места для новых экземпляров.
— А у моей мамы сохранились еще прабабушкины. Когда была маленькая, их вешали на самый верх, и они были, как какое-то недосягаемое чудо, — с умилением вспоминаю я свои детские ощущения от разглядывания атрибутов новогоднего волшебства. — Но что самое интересное, когда доросла до того, что смогла до них дотянуться, чудо не исчезло! — по-дурацки щурюсь я, извлекая из памяти образы сверкающих в огнях гирлянд и игрушек.
— Вов, а у тебя? Наверняка что-то потрясающее? — затаив дыхание, спрашиваю я.
— Угу, — подтверждает он, не отводя взгляда от дороги. — Дорого, красиво — и никаких повторений. Все должны удивиться, восхититься и впечатлиться.
— Кла-а-ассно, — тяну я, представляя нечто стильное и очень-очень гламурное.
В этот же момент наша машина останавливается перед высокими воротами, и, чуть спустя, Вова заезжает и тормозит перед входом в дом, где находится его собственная квартира.
— Десять минут, — произносит он, выходит из машины и быстро скрывается внутри подсвеченного новогодней иллюминацией красивого высотного дома.
— Жень, что с ним сегодня? Ты рассказала про «Глобал» и Лану? Или из-за наушника?
— Нет, Тош, он уже приехал заведенный. Решила не усугублять.
— Я порылся, но по верхам, сделал запросы. Завтра будет что-то конкретное, тогда и поговорим, — он протягивает мне руку и сплетает наши пальцы. — А как тебе мои родственники? Понравились? — сверкает прищуренными глазами он в отражении зеркала заднего вида.
— Конечно, Танюше еще сантиметров десять, и она бы спокойно повалила Вову в сугроб, а я бы под ее присмотром уже знакомилась со всей твоей семьей, — хихикаю я в ответ. — А вот Артуру точно было неловко. Прикинь, они такие уходят, а Вова мне: «Ну и у кого это твои фотки в телефоне?»
— Женя, вот сколько раз я тебе говорил, чтобы не позволяла своему воображению творить такую хрень? Почему ты, например, не подумала, что Вова тебе говорит: «Ты у меня такая красавица, что даже маленькая девчонка захотела, чтобы у ее любимого дядюшки была такая же невеста»?
— Тош, это же не я! Это же Артур, потому что трезво смотрит на жизнь!
— Эх... А я бы вас познакомил, — немного грустно вздыхает Антон.
— Тош, давай не будем об этом.
— Но ты же понимаешь, что когда-то придется?
— Да...
— Хорошо... — поднимает он наши руки вверх, плотно прижимая мою тыльной стороной к своей щеке. — Я хочу этот праздник с тобой и... — тихий смешок, — с Вовкой тоже.
— Правда? А я уж думала...
— Не думай! Для этого у тебя есть мы! — гордо выдвигает Антон подбородок вперед, демонстрируя тем самым свою абсолютную надежность и состоятельность.
— Чем гордимся? — распахнув дверь, Вова оценивает выражение лица Антона, ныряет в салон и вручает мне небольшую коробку из плотного темного картона.
— Так собою же! Могу вообще ни о чем не думать, у меня же есть вы! — фыркаю я.
— Наконец-то первая здравая мысль за весь вечер, — Вова тянется к Антону, совершая искреннее, дружеское рукопожатие.
— Что за таинственная коробка, Вов? Решил поделиться с нами своими реально маленькими скелетами?
— Ими, — ничуть не обижается тот, довольно улыбаясь в ответ. — Я же упоминал, что все елочное убранство менялось у нас каждый год, и когда я стал достаточно умен, чтобы понять эту закономерность, мне пришлось пойти на преступление, — переходит на шепот он. — Игрушки были такими красивыми! Они должны были остаться со мной!