А вот все, что касается сложности ночных полетов, принимайте в масштабе один к одному. И даже если жизнь покажется вам проще предисловия — не беда. Это тот редкий случай, когда разочарование пойдет не во вред, а во благо.
Впрочем…
Первая летная школа не сделает вас ночником. Школа только подразнит и очарует ночью. Но и это немало!
Второй этап летного обучения приплюсует к вашему скромному налету еще восемьдесят часов. Ну что ж, теперь счет времени, проведенного в небе, пойдет на сотни часов. А это уже серьезный фундамент.
Минует сколько-то времени, будет исписано сколько-то новых тетрадей, проштудировано сколько-то новых книг; портные подгонят по росту выпускное обмундирование, вы купите в школьном ларьке блестящие нарукавные эмблемы. И наконец-то в торжественной тишине актового зала начальник училища зачитает приказ о присвоении вам звания пилота 4-го класса.
Вы возьмете в руки свое первое пилотское свидетельство. Оно будет хрустеть. Оно будет пахнуть клеем, ледерином и еще чем-то более значительным и более приятным — может быть, ветром далеких маршрутов…
В этот день вы поверите окончательно: да, я стал летчиком.
Мне не хочется портить праздничное настроение. Поэтому вместе со всеми членами аттестационной комиссии я поздравляю вас, желаю счастья, точных расчетов, мягких посадок, большого и радостного пути…
А все, что следовало бы все-таки сказать вам в этот день, я скажу лучше в следующей главе, после праздника.
Глава седьмая
НАУКА ОБЫКНОВЕННАЯ, ВЕСЕЛАЯ И ГРУСТНАЯ
Жизнь Василия Ивановича Тонушкина, как, впрочем, жизнь любого другого командира корабля, подтверждает — летчик учится всю жизнь. Сколько летает — столько и учится. И всю жизнь — в этом нет и грана преувеличения — летчик сдает зачеты: вступительные, переходные, выпускные, текущие, при повышении класса, при переходе с одного самолета на другой, при плановых и внезапных наездах инспекторских комиссий, при… словом, всего не перечислить.
Но есть еще один, совершенно особый вид повышения квалификации, который не предусматривается никакими программами, не упоминается ни в каких приказах, не принимается в официальный расчет и все же превосходно служит для пользы дела.
Представьте такую картину: погода испортилась. Метель, сумасшедшая поземка. От кончика самолетного носа не разглядеть собственный самолетный хвост. Все вылеты отменены.
И тогда в жарко натопленном летном домике или в тесной аэродромной гостинице собираются командиры кораблей. Слово за словом завязывается разговор. Один рассказал о необычайной вынужденной посадке, другой о том, как ему удалось выпутаться из совершенно, казалось бы, безнадежного положения (отказ двигателя, плюс пожар, плюс облачность до высоты пятьдесят метров), третий вспомнил о диковинном дефекте гидросистемы, а четвертый, чтобы разрядить обстановку, взял да и выдал новейший авиационный анекдот…
Это тоже школа! Да еще какая!
Много лет я был внимательным слушателем такого неофициального института повышения квалификации, много лет, но, к сожалению, не всегда регулярно записывал «авиационный фольклор». И теперь хочу познакомить читателя с отдельными страничками науки — обыкновенной, веселой и грустной, но абсолютно подлинной и поэтому, на мой взгляд, весьма поучительной.
Рассказывает молодой, быстрый, какой-то юркий, словно мышь, пилот легкомоторного связного самолета.
— Ну, братцы, и попал я сегодня! Это надо ж! Сунул карту в планшет, пихнул планшет в кабину, по газам — и на взлет! Разворачиваюсь, ложусь на курс. Хоп за карту, карты нет. Туда, сюда — вижу, сполз мой планшет по стеночке назад и ручкой машет. Хочу дотянуться — черта с два!
А облачность, как назло, низкая и болтает…
Словом, карта вот, но я без карты. Хорошо, район легкий и железка справа придерживает. Дотопал. Но скажу прямо — второй раз такого не хочу хлебать…
Летчик постарше, слушавший и вроде не слушавший, замечает лениво:
— Ремень надо укорачивать и не бросать планшет, а вешать. Под правую руку вешать, на стойку…
И все. Можете, однако, быть уверены, что трое молодых случайных свидетелей этого разговора, в тот же день укоротят ремни на своих новеньких, не обтрепанных еще планшетах и назавтра не позабудут закрепить полетную карту под правой рукой.
И кто знает, кто может учесть, сколько потерь ориентировки, сколько неприятностей будет предотвращено?
— Что это ты какой красивый? Кто тебя так разукрасил?
— Гуси…
— Какие гуси?
— Обыкновенные. Лечу, понимаешь, как тряхнет! Стекло вылетело и осколками всю морду посекло. Хорошо, по глазам не попало. Сел. Полна кабина перьев, кровищи, оказывается, гусь…
— Изжарили?
— А как же! Всем отрядом ужинали. Смеешься? А мне не до смеха было. Оказывается, он здоровый и — надо же такой дурак! — не сворачивает…
— А ты чего же не свернул?
— Если б видел, свернул бы…
— Все-таки безобразие: у нас каждый месяц зачеты, а с них хоть бы раз правила эшелонирования приняли.
— С кого?
— Как с кого? С гусей… Летают же.
— Был такой летчик-испытатель Джимми Коллинз. Американец. Коммунист. К нам собирался переехать. Не успел. Погиб. Летал здорово и писал здорово. На русском языке его книга еще до войны издавалась, так и называется: «Летчик-испытатель». Теперь это библиографическая редкость. Замечательная книга. Ну вот, есть в этой книге рассказ, в котором летчик-инструктор поучает своего курсанта: самое главное в авиации — внимательность, а остальное — дело практики. Все растолковал, забрался в гидросамолет, слетал, нормально сел и прямо из кабины шагнул в… воду. Это был его первый полет на гидросамолете, — пересказывает рассказ Коллинза, действительно замечательного летчика и прекрасного писателя, инженер Родин.
Родин — отличный рассказчик. Лукавый и неистощимый. Мы слушаем его поздним вечером, в ожидании облаков. На ночь назначены тренировочные полеты в «сложняке» («сложняк» на общечеловеческом языке означает «сложные метеорологические условия»). Но облаков долго нет. Все нервничают и ругают метеорологов, будто это их вина. Наконец из-за дальнего леса появляется сизо-фиолетовая полоса. Одна за другой выключаются звезды. «Сложняк» все-таки пришел, и мы начинаем работать.
Эх, «сложняк, сложняк», лучше б его не было в ту ночь! Ночь эта принесла нам катастрофу. И притом на земле. Погиб Родин. Осматривал только что приземлившийся тренировочный самолет, переходил от одной стойки шасси к другой и угодил под вращающийся винт. В последние годы Родин работал на реактивных машинах и совершенно позабыл о существовании слепых и беспощадных самолетных винтов.
На похоронах Родина Володька Серый, выдержанный и обычно неразговорчивый человек, неожиданно расплакался. Расплакался, как женщина, громко, неудержно, навзрыд.
И тогда наш командир эскадрильи сказал:
— Плачь не плачь, Родину не поможешь. Нынче цена на внимание поднялась, вот о чем думать надо. Обидно, конечно, хороший был инженер, но его нет, а нам, ребята, жить. И работать. Возьми, себя в руки, Серый. Ты же летчик, Володька.
И все мы подумали тогда — внимание действительно подорожало. И прав комэска: слезами горю не поможешь.
Командир корабля крупный, немолодой уже, очень плотный мужчина. У него коричнево-красное лицо, тяжелые, покрытые светло-желтыми веснушками руки. Он похож на сельского кузнеца. Неторопливый, будто все время прицеливающийся, будто опаленный жарким пламенем горна. К сожалению, начало его рассказа я пропустил.