— Пассажиров выпустили. А нам говорят: «Экипажу придется обождать в самолете. Сейчас прибудет ответственный чиновник». И — солдата на трап. И — дверь требуют закрыть. А за бортом сорок шесть градусов в тени. Только где она, тень? Кругом одно солнце. Сами понимаете — Африка.
Сидим час. Машина раскалилась, дышать нечем.
Я к двери. У двери солдат. Улыбается, сволочь, и показывает карабином в том, значит, смысле что «фэрмэ ла порт», то есть «закройте двери». Я требую начальника. Говорит: «Бьен». Это значит «хорошо». А сам двери захлопывает.
Ну, что будешь делать? Дипломатия! Дохни, а терпи.
Возвращаюсь к ребятам. Ребята в одних трусиках остались. Температура в кабине под шестьдесят поднялась. Ни ветерка, ни дуновения. У бортпроводницы носом кровь пошла…
Радист отстучал радиограмму в Москву.
«Держитесь. Выясняем. Действуем. Избегайте эксцессов», — вот примерно в таком роде ответ пришел.
А за бортом — Африка! От жары, по-моему, песок даже побелел.
Словом, этих самых эксцессов мы без малого двадцать четыре часа избегали. И что вы думаете: в конце концов явился какой-то тип и очень вежливо, с улыбкой до ушей, говорит: «Прошу прощения, произошла ошибка. Примите извинения от имени властей и от меня лично. А сейчас вам надлежит перелететь в такой-то пункт. Вас там уже ждут…»
Что делать? Отказываться? Сказать, что экипаж дошел и взлетать не может? Так ведь кто их знает, что они еще придумают? Не дома. Дипломатию нужно соблюдать.
Взлетел, а в глазах красные зайчики прыгают. Насилу отдышался на высоте. Но ничего. Задание выполнили.
Благодарность нам потом объявили за выдержку, моральный дух и прочее, а за нарушение какой-то запретной зоны стружку с меня полгода снимали. Ну, кто ж ее знал, где она, эта зона, когда ни на карте, ни в инструкции ее и в помине не было.
После этого случая я за правило взял: летишь за границу, особенно если в недоброжелательное государство, всех, кого можно, расспроси, а как границу пересек, нажимай на радиосвязь: «Прошу указаний… Будьте любезны разъяснить…» и так далее. Ничего не поделаешь — дипломатия.
На одной из страниц моей «авиационной науки обмена опытом» я обнаружил аккуратно вклеенную заметку то ли из газеты, то ли из журнала. Когда я приобщал «к делу» эту бумажку — не помню. Однако не в том суть. Вот те несколько строк:
«ВИХРИ СНЕЖНЫЕ КРУТЯ…
Жители одной из деревень Архангельской области собрались на местном катке, чтобы посмотреть соревнования юных конькобежцев. Но… всю ночь шел снег, и на ледяное поле намело сугробы.
В это время вблизи пролетал вертолет. Увидев скопление людей, пилот сделал круг и, поняв, в чем дело, стал зависать над стадионом на высоте 8—10 метров.
Воздушным потоком от винтов снег „слизало“ с ледяных, дорожек. Вертолет-чистильщик под громкое „спасибо“ присутствующих покинул стадион и продолжал свой полет…»
Вот и вся заметка. Как видите, корреспондента, поведавшего этот факт читателям, заинтересовало само событие. И тут возражать не приходится: не было катка, нате вам — есть каток! Здорово!
Но меня привлекает другое: пилот и его действия.
Смотрите, как это просто звучит: «…пилот сделал круг и, поняв, в чем дело, стал зависать над стадионом…»
А так ли просто понять, что заснеженный белый лоскут земли — стадион, что «скопление людей» — это толпа болельщиков, что под снеговым покровом лежит лед, что мальчишки, собравшиеся помериться силами на беговой дорожке, в отчаянии…
Уверяю вас, это очень, очень не просто!
И чтобы принести людям нечаянную радость, пилоту надо было, во-первых, в совершенстве, до мельчайших подробностей знать район полета; во-вторых, обладать поистине птичьей зоркостью — увидеть не только толпу, а мысленно дифференцировать ее: вот люди в валенках и шапках с опущенными ушами — это взрослые болельщики, вот люди ростом поменьше, в ярких спортивных костюмах — это участники соревновании…
Быть может, пилот рассуждал иначе, вполне вероятно, что он руководствовался иными приметными черточками. Но важно главное: он не просто глядел на землю, он непременно рассуждал, оценивал, очень тонко понимал беззвучный язык земли.
В-третьих, пилот этот должен был непременно быть веселым, озорным, отзывчивым — словом, очень хорошим человеком. Иначе, к чему бы ему «зависать над стадионом на высоте 8—10 метров», к чему принимать на себя несвойственные функции «чистильщика», тем более что громкого «спасибо» присутствующих он все равно не слышал и слышать не мог, а рассчитывать даже на тихое «спасибо» начальства ему, уж во всяком случае, не приходилось.
— Ну, цирк! Просто комедия, мужики! Прыгали мы с ЛИ-2. Бросал нас Старовойтов. Да вы его знаете — старый зубр, три тысячи прыжков, заслуженный мастер спорта и все такое прочее. Ну вот, значит. Вышли на курс, Старовойтов командует: «Приготовиться!»
Все встали, подошли к двери.
Старовойтов уточнил место выброски и орет: «Пошел!» А сам первого подталкивает: «Давай, давай, не задерживай!» Бросает и считает: один, два, три… восьмой прыгнул, а девятого нет.
Старовойтов оборачивается и видит: девятый притаился за дверью.
Слушайте, что дальше было. Дальше — самое главное!
Старик его хвать за лямку и в дверь выпихал. И тут видит: на парне парашют-то не тренировочный, а боевой! Оказывается, он бортача выкинул. Бортач подошел дверь за нами закрыть. А он его выпихал. Вот цирк!
Ну, делать нечего, и Старовойтов сам прыгнул. Подзатянул. Догоняет, значит, бортача и руководит им в воздухе. Парашют тот, правда, сам раскрыл, а Старовойтов его разворачиваться учит: правую руку на левую лямку, левую на правую, тяни… И так далее…
Приземлились, разобрались: оказывается, девятым-то сам Старовойтов был. Это он не учел, обсчитался. Так чуть с ума не сошел старик! Все переживал, как его угораздило…
А бортач — молодец. До того случая ни разу, между прочим, не прыгал.
Теперь он всем объясняет: «Главное в авиации что? Главное — считать правильно!»
Ну и цирк! Нарочно такого не придумаешь…
В домике АМС — авиационной метеорологической станции — жарко, тесно и до того чисто, что на пороге хочется разуться.
Двое молодых пилотов консультируются с дежурным синоптиком.
Дежурный синоптик — краснощекая, синеглазая, и свитер на ее груди так великолепно обтекаем, что, будь я помоложе, не ушел бы, пока не выучил наизусть свою сводную карту и последнюю кольцовку и не задал ей сто вопросов — о давлении, барометрической тенденции, влажности абсолютной и относительной, температуре у земли и на высотах… О боже мой, чего только нельзя спросить у дежурного синоптика!
Мне симпатичны пилоты, симпатична девушка, мне тепло и уютно в маленьком домике АМС, и, главное, у меня есть еще куча свободного времени. Стою в сторонке, никому не мешаю.
Но вот хлопает дверь, по полу проносится волна холодного воздуха, и в комнату входит Архипов.
— Здорово, чертежники! Довольно трепаться, работать надо! — говорит Архипов сипловатым голосом и подмигивает мне хитрым цыганским глазом.
Мальчишки-пилоты поспешно расписываются за бланки-прогнозы и немедленно исчезают.
— Давай сводку, Лидочка, и покажи данные зондажа. — И пока краснощекая синеглазая Лидочка готовит метеобюллетень, Архипов рассказывает мне: — Ну, беда с этими пацанами. Как зайдут сюда, так вынужденная посадка. Полдня могут метеорологию изучать! Можно подумать, им на полюс лететь, а ведь ползают, черти, вот туточки, за самым аэродромом…
— Почему они — чертежники? — спрашиваю я.
— Так ведь чертят. Рассыпают сажу, сначала с севера на юг, потом с запада на восток — полосами. Вся пойма уже в клетках. Говорят, когда солнышко пригреет, черные клетки раньше протают и вода уйдет в землю. По науке это называется «влагозадержание». Воображаешь? Вот и прозвали их чертежниками…