— Гляжу, товарищ маршал, здесь умников… — и не договорил, будто оступился, разом побагровел: — Я по команде подам докладную Военному совету. Пусть рассудят.
— Пожалуйста, — согласился Янов и кивнул Фурашову — сесть. Рука снова прошлась по скобочке волос вперед-назад. Видно, настроение у него поднялось, разгладились морщины на лбу, из-под кустиков бровей глаза смотрели спокойно. — Пожалуйста, — повторил Янов. — Ваше право… Мы для этого и собрались, чтоб узнать мнение. Кто еще? Нет желающих?.. Свободны.
Он почувствовал — отпустила ноющая боль, как клещами сжимавшая грудь с самого утра. «Эти «сергеевцы», — он улыбнулся пришедшему на ум определению, — не дипломаты, и это понятно! Вот Фурашов — все, что думает, в открытую, прямо… Но за ними — верно! — правда, будущее, и они это понимают, и — напролом, уверенные!.. А дипломатию еще поймут, познают…»
Фурашов поймал косой, острый, как лезвие, взгляд Танкова, подумал о себе: «Теперь держись, стратег!»
Выходя из кабинета маршала, толпились в приемной, закуривали, договаривали недоговоренное или совсем невысказанное. Сейчас разойдутся по кабинетам — и тогда возможность такая исчезнет. Фурашов в узком дверном тамбуре услышал позади себя, у самого затылка, вкрадчивый, с иронией голос Танкова:
— А вы герой! Ишь как смело…
Алексей вспыхнул, шагнув в приемную, обернулся, еще не зная, что ответить Танкову, и оказался лицом к лицу с Василиным.
— Герой! — сказал тот. — Артисты!.. Вон, наставление запорол, теперь придется расхлебывать! А в небо рвутся…
— Ничего не запорол, Михаил Антонович! — насмешливо воскликнул Сергеев. — Наоборот! Сам Борис Силыч звонил, говорит, крепко взяли их за яблочко. Будут думать. Так-то! Мол, только официально не имеем права согласиться, а покажут испытания, добьемся, — пожалуйста! Значит, уже на руку! Для дела…
Василин взорвался:
— На руку, на руку! Для дела!.. Циркачи! — Прижимая к пухлому бедру кожаную папку, пошел к выходной двери. Походка нервная, вздрагивающая.
Проводив его взглядом, Сергеев сказал:
— Ничего! Перемелется — мука будет. А в остальном все верно. Начинаешь правильно, Алексей Васильевич. Держись! Нас мало, но мы в тельняшках — почти как моряки!
Над городом стояла обволакивающая духота, но, пока Фурашов ехал на вокзал, ничто, пожалуй, не предвещало грозы, только белые тяжелые облака скапливались на синей глади неба.
Когда такси вынеслось на горбину Крымского моста, Алексей увидел на горизонте, за ослепительно сверкающими золотом куполами Кремля, узкую синюшную полоску неба — там будто спрессовывались облака.
Пока перебегал привокзальную площадь, а подом по лабиринтам перехода выскочил на перрон, отыскал нужную платформу, не заметил, как в природе разом все изменилось: заволокло небо, потемнело, дохнул ветер, подхватил обрывки бумага, сор с платформы. Мороженщицы в белых куртках торопливо увозили с перрона на гремящих колесиках-подшипниках ящики с нарисованными пингвинами. Носились в панике над привокзальными домами голуби в призрачно-желтом, неспокойном небе, падали сверкающими комочками с высоты под крыши — прятались. Громыхнул отдаленно и глухо гром. Ударили капли дождя. Темные оспины выбились на асфальте. Алексей пожалел, что не захватил накидку — хоть бы укрыть девочек.
Поезд подходил медленно. В седьмом вагоне мелькнули три знакомых лица, прилипших к окну. Алексей махнул рукой, побежал за катившимся еще вагоном, вскочил на подножку.
Первой увидел сияющую Катю, потом Маринку с белым бантом в волосах, потом Валю. Она — в дверях купе. И слезы в глазах. Слезы радости — в этом он не мог обмануться. Но ее улыбка… Виноватая, печальная, словно ей что-то мешало радоваться в полную силу. С дороги? Просто устала? Или?.. Ведь такой, виноватой и тихой, она всякий раз была после… Алексей испугался даже мысленно назвать то состояние. Неужели?.. Отмахнулся от назойливой мысли и так, по очереди, в суматошливой радости обнимал их, целовал — в губы, в нос, в глаза, не стесняясь пассажиров. Был безмерно рад их приезду, рад тому, что сейчас они будут в своей квартире, что кончились его волнения и одинокая, неустроенная жизнь.
Целуя Валю, ощутил мокрую соленость на ее щеке, шепнул участливо: «Ну, что ты?» Смахнул слезы, она принялась деловито выставлять в коридор чемоданы и свертки.
Носильщика найти оказалось нелегко — начавшийся дождь распугал и их, — но вскоре один появился в вагоне. Алексей затащил его в купе.
А когда выходили из вагона и Катя оказалась рядом с отцом — Валя и Маринка задержались с носильщиком, — она шепнула: