У стенки, занимая полкомнаты, стояла обшарпанная широкая, как полати, деревянная кровать, застеленная по доскам суконным одеялом. Хозяева когда-то спали на ней, как здесь было принято: гору перин вниз, под себя, гору — наверх, на себя. А если все-таки устроить ложе по древнему российскому обычаю?
— Я сейчас…
Он не думал об опасности, когда шагнул за порог, не думал, что может найти случайную смерть от лесных бандитов. Было одно только желание — наломать, принести еловых веток.
Ветки, когда он их нес, одуряюще пахли смолой, видно, из последних сил, обманутые теплом бабьего лета, гнали еще по жилам соки жизни.
Она ждала его, сидела на стуле в той же позе, в какой оставил, — задумчивая, окаменевшая. Он молча сдернул одеяло, положил ветки на доски, прикрыл их одеялом, — бросил поверх зеленую «английскую» шинель — в комнате разлился живой запах леса — и обернулся к Вале…
Алексей не спал. Краешек луны уплыл, спрятался за оконную раму, сумеречней стало в комнате. В спящей Вале было сейчас что-то детское, беспомощное — рассыпанные по подушке волосы, губы подергиваются в грустной усмешке, оголенные колени подобраны к животу, открытое плечо — чистое, белое… Тогда, в той польской деревеньке, в его клетушке, она так же быстро успокоилась, затихла. Он же не сомкнул глаз и на минуту…
А теперь вот эти слова… «Только, Алексей, дочек не бросай… Никогда!» Откуда это у нее?..
Алексей осторожно высвободил совсем одеревеневшую, бесчувственную левую руку, правой натянул на Валю простыню и закрыл отяжелевшие веки.
Валю удалось положить в клинику медицинского института на Пироговской. Фурашову сказали, что здесь лечат новым опытным препаратом.
В тот день Алексей с утра поехал в институт договориться, когда можно приехать с женой. Перед отъездом генерал Сергеев сказал: «В случае задержки позвоните!»
Но звонить не пришлось: главврач, полный, страдающий одышкой человек в белой шапочке, с редкой, клинышком, бородкой, в пенсне, пришел сразу. Пропустив в строгий, весь белый кабинет, сказал:
— Мне позвонил Дмитрий Николаевич.
«Вот оно что! Значит, я сказал Сергееву, а он — маршалу…»
— Вы не смущайтесь! — словно угадав мысли Фурашова, заметил врач. — Старые знакомые. Давно такая беда приключилась, подполковник, с женой?
— Видите ли, доктор…
И то ли что-то располагающее было во воем покойном, благообразно-старческом облике врача, то ли сработал мгновенный порыв — расположить врача к судьбе Вали — он должен помочь ей, — а может, и все вместе взятое сказалось, — Алексей поведал и о Зееловских высотах, атаках, санбате, круглосуточных операциях, бессонных Валиных ночах, нервах и тех «мензурках для облегчения».
Врач слушал, сцепив белые, прозрачно-сухие пальцы на краю стола, смотрел сквозь стекла пенсне проницательно и мягко. Дослушав, сказал:
— Понимаю… Вполне понимаю. Печать войны… Разные люди — сильные и слабые — по-разному и калечила война… Что ж, освободится место — позвоним.
Позвонили на другой день. И когда Алексей привез Валю, ее приняли вежливо и предупредительно. Он слышал, как девчушка в приемном отделении шепнула дежурному врачу: «По личному указанию Викентия Германовича».
Алексей, не ожидавший, что так скоро удастся пристроить Валю, был суетливо-взволнован: подавал ей тапочки, халат, совал банки с вареньем, допытывался, что принести в следующий раз, и не замечал, казалось, ее безрадостного состояния, односложных ответов. Впрочем, если бы и заметил — не удивился, бы: не на веселое представление идет, в больницу как-никак…
— До свидания! Детей там…
Пожилая грудастая нянечка с засученными рукавами не очень чистого, засаленного на локтях халата повела Валю из приемной по лестнице. Алексей спустился в сад и оглянулся. Валя стояла в лестничном пролете второго этажа, в байковом не по росту, вытертом халате, с бледным болезненным лицом, потерянная и жалкая. Да, с того ночного разговора она как-то притихла, замкнулась. Он помахал ей. Ее рука поднялась, качнулась — вроде бы она хотела ответить, но вяло, как плеть, опустилась. Повернувшись, торопливо пошла за няней.
И опять резануло в ушах: «Только, Алексей, дочек не бросай! Никогда! Никогда!»
Откуда, почему это у нее?..
ГЛАВА ШЕСТАЯ
10 сентября
Все! Надо думать о «сигме». Она должна работать на другой основе. Именно тут зарыта собака — повышения точности.
Сказал об этом Марату Вениаминовичу. Интеграл сморгнул под очками: «По-моему, что-то есть». То-то же: что-то есть!