Костя, слушавший его в каком-то оцепенении, пытался уловить в словах редактора скрытый смысл и понимал: тот, по неизвестным соображениям, решил обойтись с ним деликатно. И, выдержав его взгляд, Костя со смутно-противоречивым чувством подумал: «А тебе палец в рот не клади!»
— В общем, — Астахов оборвал смех, — молите аллаха, чтоб номер читал замглавного Князев. Прослезится! Висеть вам на красной доске! Только… — он сделал паузу. — Подпись… Подполковник Ко… Коськин. Не звучит? А? — И решительно: — Не звучит, Константин Иванович! А вот, например, Рюмин… Псевдоним? На всю жизнь? — Он принялся с улыбкой повторять: — Рюмка… Рюмочка… Рюмашечка… Рюмин… Хе-хе! Есть что-то! И прозрачное, и звонкое, и внушительное. Подумайте!
Взяв свой очерк, Коськин вернулся к себе. На листах была кое-где сделана правка черными чернилами. И Костя сразу отметил: «Да, как раз тот сиропчик, розовые птицы фламинго…»
— Поздравляю! Легко отделался. Благодать, видно, на Петю сошла! — проговорил Беленький, не поднимая головы от статьи, которую решительно вкось и вкривь перечеркивал, щуря левый глаз, потому что тоненькая сизая струйка от прилепившегося на нижней губе окурка поднималась прямо к глазу. — А псевдоним бери такой: Коськин-Рюмин. И здорово, и стоит недорого! Сто граммов с прицепом — больше не пью.
Вспомнив все это, Костя опять вернулся к терзавшим его вот уже два дня мукам творчества: материал очередного очерка никак не поддавался, не организовывался в голове; садись, не садись — не выдавишь и капли из себя.
За перегородкой приглушенно зазвенел телефон. Мелодичный мягкий звук отдаленно отозвался в сознании Кости, и вслед за этим — энергичный голос Астахова: «Слушаю вас». Коськин слышал, как редактор коротко повторял: «Так. Ясно. Сейчас». Костя почему-то подумал: «Обо мне». И не ошибся. Клацнул под трубкой рычаг, и тотчас раздалось:
— Константин Иванович! Зайдите, пожалуйста.
— Иду!
Здороваясь, Астахов поднялся из-за стола, заваленного бумагами, и, невысокий, в синей блузе, весело взглянул из-под очков на Коськина:
— Как себя чувствуем? Не устали?
Выходит, никакого «прокола», никаких неприятностей — весел и доволен. А вот вопросы… Неужели заметил что-то? Или простая случайность, простое совпадение? Не пророк же он в конце концов, чтоб видеть — у меня не клеится…
— И чувствуем, и можем ничего! — ответил Коськин.
— Отлично! Жизнь идет со всеми своими прелестями и неприятностями, как говорит наш общий с вами знакомый генерал Василин!.. — Астахов рассмеялся, прищурился. — Кстати, увидитесь с ним! Не соскучились?
— Вроде бы нет…
— Так вот, Константин Иванович, зайдите к Якову Александровичу Князеву. Только что звонил… Приглашает!
— Зачем?
— Когда начальство любит, оно не объясняет. А вас оно любит. — Астахов продолжал с улыбкой смотреть на Коськина, но, видимо почувствовав, что игра затягивается, сказал: — Словом, Константин Иванович, Князев все расскажет. Придется поохать к Василину, у него к вам личное дело. Но… потолкайтесь там по управлению, среди офицеров, — смотришь, темы сами всплывут, проклюнутся. К своему товарищу зайдите да и к генералу Сергееву, если удастся… Поглядите, понюхайте, присмотритесь. Желаю успеха!
Кабинет Князева помещался на «чистой половине» редакции, за крутым поворотом узкого коридора; секретарская с ее постоянной суетой оставалась в стороне. Тут, в глухом закоулке, всегда почти гнездились покойная тишина и прохлада. Единственное окно кабинета выходило на задворки, открывая неприглядный пейзаж, нагромождение угловатых, островерхих крыш. Отсюда, из окна, казалось, что они слиплись, срослись от времени и тесноты в одну общую причудливо сработанную по чьему-то чудачеству или прихоти крышу — то крытую новым, пронзительно сверкающим цинком, то крашеным ржавым железом, то старой плесневелой черепицей. Князев не любил этот «пейзаж». Всякий раз, входя в кабинет, задергивал тяжелые оранжевые шторы, и в кабинете воцарялись те же тишина и прохлада, что и в коридорном закоулке. Нарушались они разве только во время читки полковником Князевым очередного номера. Тогда по закоулку — в кабинет и из кабинета — торопливо ходила маленькая, остроносая курьерша Люся, топая каблучками по выщербленному полу, шурша полосами газеты — полувлажными, свежими, пахнувшими краской.
И мебель в кабинете Князева под стать этой тишине — вековая, тяжелая: массивный диван коричневой кожи с высокой резной спинкой, огромный стол с суконным зеленым верхом и пузатыми ножками, стулья, кресла тоже кожаные, высокоспиначатые. С углов стола, валиков и боковин дивана, с подлокотников кресел и стоек стульев скалили хищно пасть деревянные головы драконов…