Настроение в это утро у Якова Александровича было неплохим. Правда, почти всю ночь он не сомкнул глаз, С вечера десятимесячный внук, крепыш, улыбчивое, веселое и пухлое создание, вдруг начал без видимой причины плакать, извиваться в кроватке. И имя, данное внуку по деду, и то, что Яков Александрович, приглядываясь к этому беспомощному, крошечному существу, втайне открывал черточки сходства внука о ним, с дедом, — крутоватый, выпуклый лоб, небольшие, оттопыренный уши, будто кто-то чуть заломил их вперед, упрямый остренький подбородок. Все это льстило самолюбию Якова Александровича, подогревало внутри него добрый пламень. Короче, он любил малыша, и страдания внука в эту ночь были и страданиями деда…
Полосы после первой корректуры еще не поступали, и Яков Александрович, испытывая минуту расслабления перед началом читки, сейчас невольно припоминал повадки внука, одному ему милые и понятные: то улыбался, нешироко, тускло, то топорщил редкие брови, и тогда сероватые глаза под косо спадавшими веками сразу холодели.
Секретарь Любовь Петровна переступила порог, мягким голосом сказала:
— Пожалуйста, Яков Александрович, возьмите трубку. Генерал Василин.
— Василин? Спасибо!
Под прозрачной плексигласовой пластинкой на черном массивном аппарате с белыми, словно у рояля, клавишами трепетно мигал розовый глазок. Всего секунды понадобились полковнику Князеву, чтобы в голове пронеслось — встречались в войну, мельком, случайно, а после, за все эти годы, виделись два-три раза, и встречи эти для обоих были не столько неприятными, сколько просто неловкими. Особенно для него, Князева, который ловил в глазах генерала Василина всякий раз скрытую насмешку, Яков Александрович всегда ожидал худшего: а ну как прямолинейный, грубоватый генерал, улучив момент, на людях вдруг рассыплется надтреснутым смешком: «А я вас знаю, полковник! Хе-хе!.. Интересно знаю!» Поэтому Князев всякий раз старался сократить, свернуть встречу с ним, искал повод уйти, хотя генерал, кажется, напротив, настроен был мирно.
И вот теперь — звонок… Ну что ж, ему, Князеву, в конце концов, наплевать на все, что думает генерал Василин о нем и о том давнем, смешном, проходящем эпизоде.
— Слушаю! Князев.
— Приветствую деятелей пера! — зарокотал в трубке басок. — Василин… Здравствуйте!
— Здравствуйте! — сдержанно проговорил Князев.
В другое время Яков Александрович непременно назвал бы в трубку полностью и должность, и звание, но сейчас это скромно-внушительное «Слушаю! Князев» и сдержанное «Здравствуйте» были со значением: Василин должен сразу почувствовать и понять нужную тональность разговора. И столь же сдержанно Яков Александрович поспешил добавить:
— Да, слушаю вас.
Очевидно, маневр удался, потому что Князеву почудилось — Василин в замешательстве примолк, потом в трубке храпнуло, словно генерала неожиданно чем-то ткнули, и напористый бас затряс громом мембрану:
— Так что? Не узнал? Василин, говорю… Генерал Василин!
«Он сейчас напомнит еще кое-что», — мелькнуло в голове Князева, и, поняв, что пора «отпустить», он торопливо, будто искренне обрадовавшись, заговорил:
— А-а, конечно! Конечно!.. Телефоны. Теперь лучше слышу! Рад!
— Как жизнь?
— С переменным успехом.
— Как говорится, со всеми прелестями и неприятностями? Читаю вашу газету. Бойко, бойко пишете! Иной, глядишь, так завернет — крякнешь только. Дискуссию, вижу, затеяли? Командиров пощипать, а? Мирное время? Игра в прятки! Армия — железная дисциплина, а не игра в детки-няньки!
Василину понравился собственный каламбур, он раскатился грудным смешком. Выдержав несколько секунд, пока генерал отхохотался, Яков Александрович, чуть грассируя, с мягкими нотками в голосе, покачивая головой, — ему представлялось, что так убедительнее и весомее, — принялся пояснять, что новое время диктует и новый подход, а отставать от духа времени, как известно, неразумно и опасно. «Новое время — новые песни». Он говорил минуты две, развивая свою мысль с тайной злой радостью: «Ну, захотел — получай». А на том конце провода, сидя за столом в кабинете, генерал Василин ерзал, негодуя на себя: угораздило, позвонил этому выскочке, который даже не узнал его, Василина, а теперь еще читает мораль. И, мысленно понося Князева на все лады, тоже думал: «Шельма, схватил, подсек, как пескаря! Стервец, щелкопер!»