Костя увидел: у окна, вцепившись руками в желтые портьеры, стояли притихшие в испуге Маринка и Катя, Задохнувшись от ярости, шагнул вперед, сказал:
— Да замолчите вы! Видите — дети!..
Стеклянная дверь в соседнюю комнату распахнулась, и на пороге показалась Валя. Волосы взлохмачены, вздыбились копной, платье помято.
— Врет, врет он! — держась рукой за косяк двери, истерично выкрикивала она. — Врет все!
Она разрыдалась, закрыв лицо руками, вздрагивая всем телом. Катя выскочила из-за портьеры.
— Мамочка! — Подбежав, обняла мать за талию, прижалась. — Мама, мамочка! Не надо! Ну, прошу… Не надо!
У Кости вдруг пропала злоба к капитану. Чувство стыда, неловкости, какой-то полной потерянности охватило его. Да и капитан, привыкший куда более к сложным ситуациям, с суровой сдержанностью на лице молча складывал в планшетку свои бумаги и замусоленный блокнот, Фурашов стоял поникший, окаменелый, точно все происходившее его не касалось и он трудно думал о чем-то своем.
Словно очнувшись, Валя отняла руки от заплаканного лица.
— Алексей, Алеша! Я сама не знаю, что со мной… Не знаю!
— Мамочка! Мама! — слезливо просила Катя.
Костя взял Валю под руку, усадил на стул. На него пахнуло водочным перегаром. Голова ее упала на скатерть, волосы сбились набок.
Капитан положил какую-то бумажку на стол, обернулся к Фурашову:
— Подпишите акт.
Валя вскинула голову. Схватила бумагу!
— Нет! Не дам! Не дам!
— Не надо, Валя, — тихо, не меняя позы, сказал Фурашов.
— Ну на! Возьми ее! — Она с каким-то злорадством бросила бумагу на стол. — Подпиши! Я — падшая. Падшая! А ты — свободен! Я уйду!..
Катя заголосила, хватая мать за шею, за руки. Костя осторожно положил руки ей на плечи:
— Пойдем пока, Катя, на кухню.
И она, покорно подчиняясь тихому голосу Кости, его ласковому прикосновению, отошла от матери. Костя поманил и Марину, думая о том, что отведет их на кухню и займет чем-нибудь до прихода Лены: она вот-вот должна явиться. А там будет видно…
Выходя в коридор, услышал, как участковый сказал: «Копия вам», — речь шла об акте.
Костя пошел по коридору к девочкам. Они ждали его возле кухни. Позади щелкнул замок — ушел участковый.
Лена пришла к Фурашовым с небольшим опозданием: никак не могла угомонить ребят.
На лестнице, немного разгоряченная от торопливой ходьбы, она невольно замедлила шаги — навстречу спускался высокий человек в милицейской форме. «Зачем он в доме? Впрочем, мало ли зачем».
Дверь открыл Костя. Ей не надо было спрашивать — что-то произошло. По лицу мужа — на переносице две складки: одна прямая, короткая, другая дужкой — она безошибочно научилась угадывать, в каком настроении он возвращался из редакции.
Костя молча принял у нее плащ и сумку.
— Я видела милиционера, спускался по лестнице…
— Да.
— Что-нибудь случилось?
Он наклонился к ней, шепнул:
— Опять Валя. — И громче, с напускной сердитостью, чтобы слышали в комнате, сказал: — Раздевайся, раздевайся… Опоздала!
Из кухни пугливо выглянули девочки и опрометью бросились, перегоняя друг дружку, к Лене, а та весело, со щедрой радостью, знакомой им и так красившей ее, стала, обнимать и тискать девочек, одаривать конфетами. Девочки ластились, жались к ней, как к родной.
— Ох вы, мои милые! Мои хорошие! Лапушки мои! Красавицы ненаглядные, — говорила Лена. — Выросли-то, выросли!
Костя завороженно глядел на Лену, слушал ее радостное, суматошливое воркованье и знал: нет, не ложно все это у нее. Сколько же в ней сердечности и доброты!
— Ну, хватит, Лена.
Она удивленно, с обезоруживающей кротостью взглянула на него. Он показал глазами на дверь.
Из комнаты в это время донесся голос Фурашова:
— Не знаю, Валя… Успокойся… Сейчас тебе надо отдохнуть. Поговорим завтра.
— Да, да, я такая! А с падшей разговор…
Голос Вали был хриплым, язык трудно поспевал за мыслью.
— Да перестань ты! К нам же пришли.
— Кто? Кто?
— Лена. Лена Коськина. И Костя.
— Как же так? Я пойду к ним.
За дверью грохнул стул.
— Сиди, прошу. Я сам…
Колыхнулись портьеры, из комнаты шагнул Алексей, бледный, губы сжаты плотно, в узкую полоску.
— Извините, Лена… Вот пригласил, думал, посидим, но…
Вышла Валя. Резко, неверным движением руки откинула портьеру и, не удержавшись, качнулась, сконфузившись, с виноватой испуганной улыбкой шагнула к Лене.