«Что с тобой?»
«Побеседовали с шефом…»
«Ну?»
«Думаю, по чистой. В тираж. Докладную — этак спокойненько, с адской выдержечкой в клочья: «Вы не писали».
Через час в дверях вырос «сам», стрельнул глазами по всей лаборатории, заставленной аппаратурой, и, будто не замечая Овсенцева, шагнул ко мне.
«Пришел посмотреть. Сказали, что у вас «сигма» готова и что она — панацея от всех наших бед».
Значит, что-то сморозил Интеграл. Черт, в краску вводит.
«Пока прикидки, Борис Силыч, вот чертежи, расчеты…»
Полистал расчеты, взглянул и на чертежи. Дак бы про себя:
«Да, разрывная функция… — И обернулся к столу старшего конструктора. — Вы, Овсенцев, верите в провидение, в случай?»
Интеграл дурацки, в полуухмылке растянул синеватые губы:
«Ну, конечно, шутить можно… и легко, Борис Силыч».
Кожа и полубаки стали одного цвета — красной меди. Даже сквозь загар это отчетливо проступало.
«Напрасно, — спокойно сказал главный и звонко пришлепнул за спиной ладонями. — Вот с одним… было так, когда ему случилось быть в местах не столь отдаленных. На рудники водили строем, а с работы — кто как хотел: знали, не уйдешь, только бы сил хватило до бараков дотащиться, не упасть, не замерзнуть. Лопаются деревья — орудийные выстрелы, упади — и сразу полный анабиоз. Ну… и шел он — кожа-кости, — думал: прощай, мир физической жизни, прощай, несбывшийся мир науки. Казалось, жизни оставалось несколько шагов. И тут он видит на пне хлеб. Полбуханки хлеба. Галлюцинация? Закрыл глаза, проковылял по снежной тропке. Обернулся, открыл глаза — хлеб лежит… В нем было опасение. В нем было, Овсенцев, все — отступила критическая минута, и человек выжил…»
Интеграл — как рыба об лед: губы растягиваются и вздрагивают, а звуков нет.
«Идите домой, Овсенцев, отдохните».
Тот собрал пожитки, хлопнул дверью — мелькнула красная клетчатая ковбойка.
«Вот, Сергей Александрович, вручите ему завтра». — Бутаков положил на мой стол какие-то бумажки и вышел.
Приказ? Увольняет?
Раскрыл и обомлел: две путевки — Интегралу и его жене — в Ялту, в санаторий.
Адамыч глядел как в воду: та первая весточка из конструкторского бюро, о которой Фурашову напомнил генерал Василин, когда вышли из кабинета маршала, была, верно, только цветочками — ягодки ждали впереди.
В управлении существовал жесткий порядок, заведенный раз и навсегда: в десять утра Василин принимал майора из общей части. Шумливый, щупленький, лицо иссечено глубокими складками, слезящиеся красные глаза (сидел в своей комнате допоздна), он торопливо пробегал по коридору с пухлой папкой на доклад. Позже две его сотрудницы разносили почту с резолюциями Василина по кабинетам, исполнители расписывались в реестре за «входящий» — теперь документ твой, ты за него отвечаешь, ты исполняешь волю Василина, начертанную им в углу документа. И лишь в исключительных случаях майор являлся в какой-нибудь кабинет собственной персоной — жди, значит, или особого указания, или особой бумаги.
В это утро на столе перед Фурашовым лежала рукопись, та самая, с пометками — крестиками и вопросиками на полях. Заставляя себя вникать в суть подспудных мыслей неведомых ему людей, понять логический ход, уловить тот миг, когда и почему чья-то рука поставила крестик, вопрос, он чувствовал, что не может сосредоточиться, то и дело обнаруживал, что логическая цепочка, которую вроде бы нащупал, неприметно обрывалась, и он начинал думать совсем о другом — о Вале, ее очередном срыве и о вопросе, вставшем перед ним в своей упрямой и жестокой прямоте: «Что делать?» Да, что делать и что будет?.. Думалось и о предложении генерала Сергеева: опять из Москвы? А ведь с Москвой были связаны надежды — вылечить Валю, увидеть, в ее глазах не боль и тоску, а хоть маленькую радость…
Шесть месяцев уже прожито здесь. Шесть месяцев как один день; кажется, и не было их столько, кажется, всего лишь несколько дней назад был в Кара-Суе, на полигоне, ходил в свою испытательную команду, вместе с монтажниками отлаживал, настраивал «Катунь». Да, шесть месяцев… И новое предложение — командир первой ракетной части. Заманчиво.
Сергеев говорил: «Головной объект… О нем речь, Алексей Васильевич, на нем рождается будущая система, и по нему должны будут равняться другие. Систему знаете — уникальная, ее надо освоить, быстро взять в руки. Главное, не допустить оплошностей, ошибок. Вот и нужны там смелые и прозорливые люди. В этом заинтересованы все — военные, конструкторские бюро, промышленники. Маршал Янов просил переговорить с вами. А главное, интересы Родины требуют». Интересы Родины… Что ж, гордись предложением — тебе доверяют, на тебя надеются, в тебя верят! Что ж еще нужно? Только оправдать это доверие — и все. Ракетная часть. Обособленный городок. Самостоятельность. Но — прощай, Москва.