* * *
Мастера мысли, которых столь бесцеремонно не пожелали слушать, могли бы рассказать целую печальную историю об этом преступлении. Они и рассказали её — на суде, который был краток и решителен, ибо возглавлял его тот же сэр Давед, человек короля, ответственный за соблюдение закона в области Даланг.
Их рассказ состоял из того, что слышали, помнили или просто откуда-то знали слуги, священник, нянюшка Азалия и управляющий летними владениями, привезённые из города вышивальщицы и деревенские девки, служившие в прачечной.
Они могли рассказать, что барон вовсе не собирался жениться. Он собирался завершить поход по вражеским землям и уйти в монастырь, ибо случившееся на войне тяжким грузом легло ему на совесть. Но в одном из вражеских селений он увидел девушку, столь прекрасную, что сердце его растаяло.
Могли рассказать, как счастливы были барон и дама Орхис первые полгода своего брака. Как барон ради жены отбросил скорбные мысли и проводил время в пирах и веселье, и даже научился ради неё танцевать. И как постепенно всё стало меняться.
— Он устал от шумной городской жизни, — говорила старшая вышивальщица, но думала она совсем другое.
Она думала:
— Он стал слышать голоса, голоса людей, которых он убил на той войне. Он спускался в часовню, и они шептались по углам, он поднимался в библиотеку, но и там от них было не скрыться.
— Мрачен? Да, стал мрачен без причины, — говорила нянюшка Азалия, а думала она: — Кто-то вечно приносил туберозы в его комнату, а их аромат вызывает тоску и чёрную печаль.
Одна жена — в этом все сходились — поддерживала его до последнего. Когда он бежал из города в малый летний дом, когда он принимал странные обеты и пытался носить власяницу, она успокаивала его, обнимала и убеждала, что всё не так страшно.
— Она ему часто говорила, что он не делает ничего плохого и ему не в чем себя винить. Но он говорил, что она не понимает, о чём судит, — вздыхал Дигит.
Мастера мысли выяснили даже, что барон определённо что-то планировал, что он читал книги про яды, спрашивал священника о том, правда ли, что любой грех простится, если в нём успеть покаяться. Что он приходил к священнику сразу после памятной трапезы, но никак не мог заставить себя говорить, только рыдал.
Даже те из домочадцев, кто желал выгородить своего господина, невольно предали его — предали своими мыслями, памятью и знаниями.
* * *
Но были вещи, о которых мастера мыслей рассказать не могли. Были мысли, которые опустились в могилу вместе с той, что их думала. Память вещей, которые никто не додумался спросить.
Например, столика, который дама Орхис, пока супруг молился, развернула ногой, так что совершенно одинаковые пустые тарелки и пустые кубки поменялись местами.
Мастера мыслей, мастера предметов, мастера тел — никто из них не смог услышать разговора между мужем и женой:
— Я не могу жить, Орхис. Я не хочу жить.
— Но ведь с тех пор, как мы здесь, ты больше не слышишь тех страшных голосов?
Потому что летний дом куда проще, и тайных ходов, где дама Орхис могла бы прятаться и шептать проклятья убийце своих сородичей, в нём нет.
— Это неважно, родная. Они звучат у меня в душе, в сердце. Они преследуют меня, и я вижу свою жизнь: распутник, убийца, ничтожная дрянь... если бы только не страх греха, Орхис!
— Но ведь священник сказал: любой грех простится, если в нём покаяться. Нужно только сделать так, чтобы у тебя было на это время.
— Медленный яд, который позволил бы мне покаяться перед смертью? Родная, — он крепко её обнял. — Родная, ты ведь простишь меня за эту слабость? За то, что я бросаю тебя? Но тебе останется наше имение.
— Мне не нужно имение, моя радость. Мне нужен только ты. Но я же вижу, что тебе нужно — и могу поступиться собой и своим ради тебя и твоего покоя.
— Вечного покоя, — тихо и счастливо отликликнулся барон.
И они не знали, что думала и чувствовала дама Орхис в свои последние минуты, лёжа в любимом кресле и слушая о том, как принц Чарн притворился лучшим другом вражеского короля, чтобы своими советами свести его с ума и разорить его королевство.
Как она боялась и вместе с тем верила — верила в преданность наперсницы, которая ни за что не исполнит приказа молчать, верила в цепкость сэра Даведа, который не упустит возможности разоблачить предателя.
И как она представляла каменщиков, сбивающих с ворот старый герб и водружающих новый.
И девиз: "Не ради благ земных".
Девиз, который она сделала бы своим, если бы умела читать и писать.