Александра тем временем, называть ее мамой в таком состоянии не поворачивался язык, подобралась ближе и со всей дури впечатала крестик мне в лоб.
– Эй! Больно вообще-то!
– Правильно, демон, больно. Это божественная благодать на тебя так действует, –бормотала родительница, вдавливая крест еще сильнее.
– Какая благодать? Очнись! Что за бред? Почему ты называешь нас демонами? Где мой оте… Вот черт! Где твой муж?
– Я знаю. Мне было видение, что свыше дана скромной почитательнице веры сила божественная, распознавать вас, исчадия ада, по характерной ломоте в затылке. И отправил меня Отец наш на борьбу со злом.
Тут даже Олли заткнулась, с удивлением разглядывая Александру.
– Слушай, Эдельман, ты не могла бы сделать какой-нибудь фокус, чтоб вытащить нас отсюда. Я немного по-другому представляла вашу встречу. Слезы радости, там, например, объятия. Про сумасшедших фанатиков разговора не было. Ты видишь, она совсем ку-ку?
В том–то и дело, что я все прекрасно видела. Следы воздействия. Легкие, еле уловимые, почти не заметные. Почти. Вся история начинала не просто дурно пахнуть, а отвратительно вонять. Молодая, как и двадцать три года назад родительница, которую кто-то весьма умело обработал. Кто? Узнаю, убью. Разве можно так издеваться над сознанием?
– Подойди ко мне ближе, раба божия.
Я сменила тактику,вторя ее бреду, потому что нужно было любыми правдами и неправдами подключиться к нейронам мозга, пока она на самом деле не отправила нас на тот свет.
– Зачем? Станешь соблазнять меня, демон, помыслами греховными?
– Ага. Обязательно.
Наша двусторонняя связь с Джонатаном, увеличивающая способности обоих, позволила совершить мне невероятное. На приличном расстоянии я все же ухитрилась поймать слабый импульсы ее сознания. Однако меня тут же вышвырнуло обратно. Ничего себе! А матушка-то сильна!
– Послушай. Я не знаю, кто и каким образом смог вложить тебе этот бред в голову, но мы не демоны. А ты не познавшая благодать католичка. Вообще не рядом. Это, возможно, тобой сейчас не воспримется адекватно, но ты, как бы, моя мать.
– Эдельман, миленькая, давай, разговаривай с ней, убеждай, – шептала на всю комнату Олли, – Вы же родня, одна кровь. Она должна почувствовать хоть что-нибудь. Эй, дамочка, ты – мать ее. Прислушайся к дочери, не чуди!
И тут в моей голове всплыло старое, очень болезненное для сердца воспоминание. Колыбельная. Ее лет до десяти мне пела Анна, утверждая, что песенку сочинила мама, когда укладывала спать. Мозг не тетрадь с листами. Нельзя вырвать целый кусок безвозвратно. Мысли обо мне спрятаны где-то очень глубоко, но их можно вытащить. Я принялась тихо напевать мелодию.
– Ну, все, мандец,– обреченно выдохнула Оливия, – И у этой чердак потек. Говорю же, семейное. Джонни, малыш, куда ты встрял...
Я не среагировала на подругу, потому что пристально смотрела в глаза женщине, которая много лет назад произвела меня на свет, и пела ей колыбельную. Той, которую я столько времени оплакивала, считая мертвой. Той, которая, как я думала, погибла по моей вине. Если она сейчас на самом деле причинит мне вред, то, когда воспоминания вернутся, а матушка слишком сильна, чтоб они ушли на глубокие слои подсознания окончательно, Александра Эдельман будет жить, если сможет, с мыслью, что своими руками погубила единственного ребенка.
Она застыла с этим нелепым крестом в руке, глядя на меня, остановившимся взглядом. Я цеплялась за него изо всех сил.
– Ты кто? – вдруг тихо спросила родительница,– Откуда знаешь эту песню? Я пела ее ребенку… Да… У меня был ребенок… Почему я не помню его лица?
– Спасибо тебе, господи! – Вскинулась Оливия, – Милая, не «его», а «ее». Дочка. Дочка у тебя была. И есть. Ты на нее смотришь. Эдельман, давай еще пой. Хочешь, даже танцуй, но продолжай. Видишь, ее торкает с этой мелодии.
В этот момент где-то в районе прихожей раздался громкий треск и грохот выломанной двери. Топот, сопровождающийся отборным матом, вызвал у Рыжей крик вселенского счастья.
– Джонни! Красавчик! Мы тут! Боже, как я тебя люблю. Как же сильно я тебя люблю, скотина ты такая! Почему слишком долго?!