Однажды Пауль видел в горах русло прошедшего селевого потока. Уничтоженная, мертвая, казалось, навеки, земля была покрыта толстым слоем грязи, из которой торчали обглоданные как кости стволы деревьев и неподвижные спины бесчисленных серых валунов. Особенно страшной и мертвой была эта полоса там, где селевой поток вырвался на равнину и задавил, задушил собой все, что встретилось ему на пути.
Так было и здесь.
От всей батареи в живых остались только двое, и то лишь потому, что были завалены трупами немцев.
Возвращаясь к себе, Пауль еще раз оглянулся. Что, если бы фашисты пошли на триста метров южнее? Тогда из-под разодранных минометным огнем тел вытаскивали бы сейчас его, Ахмедыча, тогда бы он остался сегодня навсегда лежать в огромной братской могиле, вдали от родины, на чужой земле, — он, Пауль Шмидт, по документам Ахмедов Али Ахмедович.
Один за другим освобождали они чужие города. Их встречали радостными криками, слезами счастья, красными флагами.
Пауль, двигаясь в колонне своей дивизии среди груд развалин и обгорелых домов, приветственно махал в ответ шапкой и никак не мог избавиться от непонятной, все усиливающейся тревоги. Ему ли предназначены эти улыбки, эти радостные крики, это ликование? Да, он тоже сделал все, что мог и что должен был сделать, чтобы вот эти люди могли сейчас ликовать, поэтому он тоже заслужил такую встречу. Но как он заслужил ее? Нет, это приветствуют не его, это приветствуют Ахмедова. А он, Пауль Шмидт, по-прежнему должен находиться на другом фронте — трудовом. И узнай сейчас кто-нибудь, что никакой он не Ахмедов, где он окажется завтра?
Пока еще идет война. Пока он еще может воевать, как и все. Ему доверяют, к нему хорошо относятся, ему объявляют благодарности. Пока он еще солдат.
Однако война идет к концу. И конец этот уже недалек. Что же будет с ним, когда война кончится? Куда ему деваться, если он останется жив? Как он вернется к своей семье? Ведь там наверняка известно о его побеге. А такие вещи сейчас не прощаются. За свою фронтовую жизнь Пауль мог убедиться в этом не раз, хотя бы когда проходили по освобожденным селам и городам. Предательство, сотрудничество с немцами, пособничество, отказ помочь партизанам — степень вины была разная, но суд был скорый и одинаковый. Да и как ему быть другим: если ты мог бороться с врагами, но не боролся, когда твоя родина истекала кровью, значит, ты недостоин звания сына этой родины.
Конечно, с ним, с Паулем, если сейчас установят, что он не Ахмедов, слишком сурово не поступят. Ему все-таки зачтется, что он воевал, что имеет благодарности и медали, что пусть и бежал с важной, нужной работы, но ведь не отсиживаться в теплое место бежал, а на фронт, чтобы воевать. Это, конечно, не могут не учесть. Однако срок ему наверняка обеспечен. Так что свидание с семьей, если и состоится, будет недолгим. Свидание перед разлукой, которая будет подольше той, что еще длится.
А может, ему не открываться, а так и остаться Ахмедовым? Но тогда ему, значит, и к семье не вернуться?
Не-ет, не может он не вернуться к своим… Однако что же это выходит? Не открываться он не может и открыться тоже не может. Домой возвращаться ему нельзя, и не возвращаться — для него тоже не жизнь. Что же делать? Прямо ложись да помирай.
Но нет, умереть он сейчас тоже не может. Жена, дочка должны же узнать, что не где-то в придорожной канаве умер их муж, их отец, а погиб в бою как солдат.
Вот ведь, черт побери, что получается. И жить нельзя, и погибать нельзя. Ничего ему нельзя! Только воевать и можно. Воевать и бояться конца войны. Бояться победы!
Ну и закрутило его…
Пауль вспомнил, как с месяц назад к ним на батарею прибыл с пополнением один сибиряк, с Алтая. Услышал он, как Пауль по-русски разговаривает, и говорит ему: «Слушай-ка, друг, откуда у тебя такой немецкий акцент? У нас на Алтае несколько немецких сел есть, я там часто бывал, так немцы там точно так по-русски говорят, как ты». Сжалось тогда у Пауля все внутри, но взял себя в руки, сказал, что он в таком селе почти и вырос, только не в Сибири, а на Кавказе. И немецкий поэтому хорошо знает. Может, поэтому и акцент такой, что немецкий знает… А потом, русских-то у них в селе почти не было, и если и говорили по-русски, то с немцами, а значит, и акцент, наверно, перенял…
Надькин тоже присутствовал при этом разговоре, но промолчал, только внимательно так посмотрел на Пауля. Пауль же долго не мог успокоиться. Не дай бог, на батарею настоящий азербайджанец придет! Как бы ни говорил Пауль по-азербайджански, установить, что это не родной его язык, было проще простого. А установят, держись тогда, Ахмедыч…