Вскоре его нагнала насквозь пропыленная «Волга».
— Садись, баскарма! — весело крикнул кто-то, распахивая дверцу машины. Фельзингер узнал директора районного комбината бытового обслуживания.
В машине было нестерпимо душно и жарко; пахло бензином, газом, пылью. Фельзингер уселся поудобней, достал платок, вытер пот с лица.
— Добрый день, Володя! Или не узнаешь?
После ослепительного солнечного света он действительно не сразу разглядел, кто сидел рядом с ним: из-за занавешенных окон в машине было сумрачно. Оглянулся — Элла! Фельзингер, чуть смутившись, поздоровался.
— Что, в гости небось едешь? По отцу-матери соскучилась?
— По отцу-матери тоже…
Он понял намек и не нашелся что ответить. Выручил директор комбината, невысокий, круглый, с узкими, шустрыми глазками.
— Нет, баскарма, не в гости Эллочка едет, а работать к вам едет. Мы решили в вашем колхозе открыть филиал нашего комбината. Филиал! Недурно, а? Для начала организуем пошивочную мастерскую. Наша Элла-джан мигом поставит дело на лад. От тебя, баскарма, требуется подыскать какой-нибудь домик или — на худой конец — приличную комнату. А позже с вашего согласия сами построим ателье.
— Вы же видите, тут можно ходить почти нагишом, — пошутил Фельзингер. — К чему нам еще пошивочная мастерская? При надобности приедем к вам и закажем все, что нужно. Не так ли?
— Э, нет, баскарма. Непрактично рассуждаешь. У людей нет сейчас времени для разъездов. Кому охота, скажем, из-за брюк взад-вперед мотаться? Да и райисполком так решил.
Фельзингер в ответ промолчал. Он видел, что Элле неловко, что она смущена и, чтобы скрыть смущение, подавшись всем телом вперед, разглядывает свои босоножки. «Скорей всего она сама настояла, чтобы здесь работать, — с досадой подумал он. — Конечно, в ее возвращении хорошего мало. Появится повод для разных кривотолков. Но…»
— Что ж… если нужно, возражать не станем. Нехорошо от помощи отказываться. Пустующих домов в колхозе сейчас хватает, однако — сами знаете — их нужно сначала отремонтировать.
— Желательно, конечно, в центре, на видном месте.
— И это можно…
Фельзингер попросил остановиться возле домика Бретгауэра и вышел вместе с директором комбината из машины.
— Ой, ой, хитер же ты, баскарма! Хочешь нам сплавить самую никудышную халупу. А потом, когда мы ее приведем в божеский вид, вернется хозяин и выгонит нас. А?
— Вы же сами просили центр для своего филиала. Вот вам и центр. А не нравится, могу показать другие дома. Правда, все на краю села. Пожалуйста!.. Насчет хозяина, кстати, можете не беспокоиться. Старики перебрались навсегда в город к сыну. Домик свой они оставили дочери, а она передала его колхозу.
— А-а!.. Тогда другое дело! — сразу же согласился директор комбината.
Из машины вышла Элла.
— Я завтра вернусь, Естай Ермаганбетович. Схожу проведаю родителей.
Директор комбината, ничего не сказав, сел в машину и поехал дальше.
— Это он меня уговорил принять филиал, — заметила Элла. — Наш шеф себе на уме: знает, что у меня здесь родители и, следовательно, о жилище заботиться не надо.
— Да, деловой мужик…
Бессмысленная, пустая речь. Каждый думал сейчас о другом, скорей всего оба об одном и том же. И оба это хорошо чувствовали. Фельзингер понимал, почему Элла так легко согласилась на предложение директора. То, что между ними случилось, вызывало в нем глухую досаду. Он опасался, что назойливость, навязчивость Эллы могут быть замечены людьми. Да и вообще вся эта история была ему неприятна.
Элла не трогалась с места и откровенно с нетерпением ждала от него других слов. Стоять вот так в молчании было для нее мучительно, и она наконец тихо спросила:
— Ты что, сердишься на меня, Володя? Я почти каждый день… каждый вечер ждала тебя… тосковала… а ты…
Избегая взгляда Фельзингера, Элла смущенно чертила что-то носком босоножки в пыли. Он видел ее волнение, понимал, что молчать ему нельзя, что это просто глупо, неблагородно, наконец, но ничего утешительного сказать ей не мог.
— Сама ведь знаешь: у меня совершенно нет времени… — Он вздохнул. — А потом… к чему все это, Элла? Так… безнадежно… Моя мать…
— Да, да, Володя, я знаю… знаю, что виновата перед твоей матерью. Мне больно, досадно, что так получилось… Но… дело прошлое, не вернешь его, не поправишь. Я готова просить прощения…
— Зачем? Мать зла на тебя не имеет.
— Тогда… в чем дело?
Он не ответил.
— Признайся… — голос Эллы задрожал, — ты тогда пришел ко мне из жалости, да?
— Не надо, Элла!.. Лучше не говорить об этом. Я понимаю: тебе ведь не только дружба моя нужна…