…Казахстан. Каким чуждым и непонятным казался вначале этот край, который со временем должен был стать для Ирмы Ивановны второй родиной. Прииртышье. Небольшой аул неподалеку от райцентра. Серые низкие мазанки по обе стороны кривой улочки. Торговый ларек. Саманный дом побольше — школа. Между березовыми и сосновыми колками — вспаханные поля. И серое тупое, холодное тело реки.
В школе не нашлось вакансии, и ей посоветовали обратиться в районо. Но Ирма Ивановна не хотела расставаться со своими земляками. Пошла работать в поле: убирала свеклу, копала картофель, заготавливала силос, грузила зерно. Научилась и пахать. Тяглом в колхозе были тогда исхудалые быки и коровы.
Когда же снова вернулась к профессии учителя — сколько нужно было восполнить знаний! Однако давняя мечта, сохранившаяся в сердце, вновь и вновь заявляла о себе. Отказаться от нее? Нет, она осталась верна себе.
Чего же достигла, что приобрела она за эти сорок лет работы в школе? Массу впечатлений, чувств, которые продолжают жить в ней и которые составляют ее богатство. Ничего, что чувствам почти всегда не хватало слов. Будь наоборот — было бы хуже.
Капли дождя чаще забарабанили по раскрытому зонту. Порывы осеннего ветра нагоняют грусть и тоску по далекому, несбывшемуся.
Одна… Одна в молодости. Одна в старости. Любовь прошла мимо нее. Или она мимо любви. Кто знает?; Жизнь почти прожита. Как во сне. Теперь она пенсионер. Нет ни детей, ни семьи. Не сумела стать ни директором, ни даже педагогом в вузе. Собственно, осталась все той же наивной Ирочкой тех давних лет.
«Эх, ветер, ветер, что это ты все время гудишь про одиночество и холод», — спохватывается Ирма Ивановна и захлопывает зонтик. Разве не была она счастлива? Сорок долгих лет прошагала в строю огромной армии учителей, была с теми, кто рос вместе с Советской страной, среди тех неутомимых, кто сеял в души юных «доброе, разумное, вечное», среди людей, о которых Максим Горький сказал, что у них «капли солнца в крови». Значит, долой уныние! Сорок лет школа заменяла ей все. Этот октябрьский день — начало ее старости. Ну и что? Ее совесть чиста. Она, как и когда-то ее родители, не знала покоя, всегда была в гуще самых разных дел: уроки, тетради, воспитательная работа, доклады, художественная самодеятельность…
Да, да. Хорошо все-таки пенсионерам. Что хочешь, то и делай. Времени предостаточно. Она, Ирма Ивановна, например, хочет сегодня целый день бесцельно бродить по городу и держать ответ перед своей совестью. Значит — ни титула, ни славы? А письма, которые приходят почти ежедневно? Воспитанники — вот ее слава и самая большая гордость! Многие из них избрали в жизни тоже путь учителя. Разве это не счастье?!
…Дождь перестал. Умчался куда-то ветер, прихватив с собой серые тучи. Солнце теплыми лучами начало ласкать торопливых прохожих. Ого! Уже половина десятого. Прозвенел звонок на большую перемену — Ирма Ивановна стояла посреди школьного двора, сама не понимая, как сюда попала. Навстречу ей устремились веселой, шумной толпой ребятишки, окружили ее.
— Здравствуйте, дети! Как дела? — обратилась к ним улыбающаяся Ирма Ивановна и не услышала собственных слов.
Перевод Г. Керна.
ГЕРОЛЬД БЕЛЬГЕР
ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ
Рассказ
В последние дни в полку все чаще поговаривали о скором возвращении на родину. Желанный день тот ждали с нетерпением. Неопределенность тяготила. Всем хотелось скорее вернуться домой и начать новую жизнь, которую каждый на свой лад давно уже вымечтал в душе за долгие годы войны.
Словно в тумане, жил все эти месяцы и капитан Малик Ержанов: и во сне и наяву неотступно преследовали его то маленький аул на берегу Ишима, то просторная институтская аудитория с длинным столом и невысокой кафедрой в сторонке, за которой он должен был читать лекции еще четыре года назад.
Живо представлялось ему, как он, подтянутый и легкий, в орденах и медалях появится в родном ауле, как мгновенно соберутся аульчане в доме дяди и как, сидя за дастарханом в окружении почтенных стариков, поведет он степенную беседу бывалого человека. А вечером, по его желанию, постелют ему в пропахшем дымом и кислым молоком шошале — летнем помещении, сплетенном из тальника, — возле огромного ларя. Женге, жена дяди, поставит у изголовья большую деревянную чашу с кумысом, и он, полулежа в постели, задумчиво станет пощипывать струны домбры, наслаждаясь радостью возвращения в родной край.