Элла не трогалась с места и откровенно с нетерпением ждала от него других слов. Стоять вот так в молчании было для нее мучительно, и она наконец тихо спросила:
— Ты что, сердишься на меня, Володя? Я почти каждый день… каждый вечер ждала тебя… тосковала… а ты…
Избегая взгляда Фельзингера, Элла смущенно чертила что-то носком босоножки в пыли. Он видел ее волнение, понимал, что молчать ему нельзя, что это просто глупо, неблагородно, наконец, но ничего утешительного сказать ей не мог.
— Сама ведь знаешь: у меня совершенно нет времени… — Он вздохнул. — А потом… к чему все это, Элла? Так… безнадежно… Моя мать…
— Да, да, Володя, я знаю… знаю, что виновата перед твоей матерью. Мне больно, досадно, что так получилось… Но… дело прошлое, не вернешь его, не поправишь. Я готова просить прощения…
— Зачем? Мать зла на тебя не имеет.
— Тогда… в чем дело?
Он не ответил.
— Признайся… — голос Эллы задрожал, — ты тогда пришел ко мне из жалости, да?
— Не надо, Элла!.. Лучше не говорить об этом. Я понимаю: тебе ведь не только дружба моя нужна…
— Ах, Володенька, если бы только знал, как я… как…
— Знаю, Элла… Но не могу же я злоупотреблять твоим чувством. С моей стороны это было бы просто…
— Не говори так!.. Я тоже все понимаю. От жалости, от сострадания до любви всего лишь шаг, Володя. Я… не гордая. Что же мешает нашему сча… сча…
Она поспешно закусила губу.
— Оставь… Зря только…
Элла резко повернулась и пошла прочь, заметнее обычного припадая на ногу. Фельзингер с болью глядел ей вслед. Элла, Элла… Добрая, отзывчивая, с неудавшейся судьбой. И он, ее школьный товарищ, друг детства, ничем не может ей помочь. Странно как-то все получается, нелепо и горько…
11
Правление колхоза утвердило предложение Леонова. Первый «доморощенный» колодец решили пробурить поблизости от дворов, особенно пострадавших от соли. Бурение не представляло большой трудности: бур легко входил в податливую, глинистую почву. В ремонтной мастерской усердно готовили все необходимые приспособления.
Через десять дней первый колодец был готов; месяц спустя грунтовая вода забила еще из двух скважин. Собрались люди, смотрели, удивлялись, радовались, хотя некоторые по-прежнему сомневались в «безумной» затее.
— Поливайте сады основательно. Пусть вода вымоет всю соль, — советовал Кудайбергенов хозяевам, чьи дворы находились вблизи колодцев.
И тут неожиданно разразился гром среди ясного неба. Примчался заведующий районным отделом сельского хозяйства Сагидуллин.
— Партизанщина! — загремел он, едва взглянув на колодцы. Густые черные волосы его развевались от резких движений головы. — Кто вам разрешил без одобрения высших инстанций транжирить колхозные средства? Как вы смеете швырять народные деньги на ветер? Пользы от ваших колодцев — кот наплакал!
— Этого пока еще сказать нельзя, товарищ Сагидуллин, — пытался смягчить гнев начальства Кудайбергенов. — Я ежедневно беру пробу почвы, проверяю количество соли, слежу за растениями в садах колхозников. И совершенно убежден: есть толк в том, что мы делаем.
— Вы… вы… если хотите действительно что-то делать, должны первым долгом о хлопковых полях заботиться. Там сгорели целые участки, а вы тут в своих огородах копаетесь. Собственники вы! Ясно?! — Сагидуллин с силой хлопнул дверцей машины и уже через открытые окна пригрозил: — Сегодня же с вас снимут стружку! Вы мне ответите за самодеятельность!
Фельзингер срочно разыскал партсекретаря.
— Что же это получается, Евгений Иванович? Или мы не с того конца начали? Сагидуллин обругал нас на чем свет стоит.
— Он всегда гром и молнию мечет. — Леонов усмехнулся, достал сигарету, закурил, направил тонкую струю дыма к потолку. — Не расстраивайся, Владимир. Все правильно.
Сагидуллин угрожал неспроста: уже через несколько часов Фельзингера, агронома и секретаря парторганизации колхоза срочно вызвали в райком. Когда они приехали, Сагидуллин повел их сразу к Соколову.
Секретарь райкома, как выяснилось, был уже в курсе дела. Он закончил с кем-то телефонный разговор, положил трубку и жестом пригласил всех сесть.
— Рассказывайте… Что вы там такое сотворили?
Фельзингер коротко передал, каким образом дошли они до «партизанщины» и что уже успели «сотворить».
— Сооружение водоотводных вертикальных колодцев отнюдь не простое дело, — заметил, выслушав его, Соколов. — Составляются детальные планы, намечается, где и в какой срок бурить колодцы. А вы испугались, что вас обойдут?
— Нет, Афанасий Павлович, не испугались, — ответил Фельзингер. — Но прекрасно понимаем, что ни сегодня, ни завтра черед до нас не дойдет. А сидеть сложа руки и ждать у моря погоды тоже не можем. Поля наши лежат в низине, где соль сказывается особенно губительно. Вот и решили рассчитывать пока на собственные силы.
— Но добьетесь ли вы чего-нибудь? Для успеха дела нужна более серьезная техника.
Кудайбергенов рассказал о своих наблюдениях.
— Если бы мы не убедились в эффективности наших колодцев, мы перестали бы их бурить, — закончил он.
— А почему вы копаетесь на подворьях?! — вмешался Сагидуллин. — Они, Афанасий Павлович, с посевной площади более чем двухсот гектаров не получат в этом году ни грамма, понимаете ли, ни грамма, хлопка. Это прямо-таки неслыханно, что они у себя творят! Они, понимаете, прежде всего заботятся о своих личных участках, о своих садах и огородах, а государственные интересы для них не существуют!
Леонов, молчавший до сих пор, откашлялся.
— Хотелось бы мне спросить товарища Сагидуллина, кто должен сеять, выращивать и убирать хлопок? И не только в этом году, но и в будущем.
— Как «кто?»! — Сагидуллин полоснул по нему угольно-черными глазищами.
— Вот именно — кто?
— Да тот, черт побери, кто всегда это делал. Колхозники, хлопкоробы.
— Правильно, конечно. Но как быть, если хлопкоробы не хотят и не могут жить в домах, вокруг которых нет ни клочка зелени, ни чахлого кустика? Нельзя ведь их заставить жить в раскаленной пустыне!
Соколов улыбнулся и покосился на озадаченного завотделом сельского хозяйства, как бы говоря: «Ну, что на это скажешь?»
— Из одного нашего колхоза и так уже девять семей уехало, — произнес негромко Фельзингер. — И все были хорошими земледельцами. Мы не можем терять людей, заботясь лишь о сегодняшнем дне. Люди должны иметь ясную перспективу.
— Вот видишь, Сагидуллин, — подхватил Соколов. — Накладка получилась. И нужно это признать. Вместо того чтобы приветствовать и поддержать добрую инициативу, ты поднял напрасную тревогу. Надо уметь в любом деле прежде всего увидеть суть, а не порхать по поверхности. Выходит, товарищи правы. Продолжайте свое дело. Я постараюсь на днях к вам заглянуть. Посмотрим все собственными глазами. Возможно, и другим не помешает у вас поучиться…
12
Тень от кустов, пышно разросшихся вдоль канала, тянулась до площадки перед автостанцией. Фельзингер пораньше приехал в район, чтобы вовремя добраться до города: самолет вылетал в одиннадцать.
Автобус предстояло ждать почти час. Фельзингер постоял на малолюдной площадке, с удовольствием дыша еще по-утреннему свежим воздухом и спокойно разглядывая все вокруг. Редко выпадали такие случаи, когда можно было вот так бесцельно, праздно постоять, походить и ни о чем значительном не думать. Все бесконечные повседневные заботы можно было сегодня отодвинуть. За изгородью, обсаженной густыми акациями, возвышалась бетонная скульптура сборщицы хлопка. Громоздкий символ пробужденной Голодной степи. Стояла бы эта скульптура метров на двадцать левее, ее можно было бы увидеть и за мостом. А так только напрасно печется на солнце. Когда-то, находясь неподалеку от старого, деревянного моста, она вроде бы производила впечатление. Теперь воздвигли новый, железобетонный мост, а про монумент сборщицы хлопка забыли. Жаль… А впрочем, кто знает… Заметно изменилась Голодная степь. Изменились и вкусы. То, что раньше казалось внушительным, значительным, теперь зачастую кажется грубым и топорным.