Вершину Ай-Петри лизал сильный ветер. Голое, постепенно снижающееся к северу плоскогорье отливало в лучах луны серебром, темные шрамы впадин делали его похожим на лунный ландшафт. На западе, совсем близко, тянулись к звездам зубцы знаменитой короны Ай-Петри, они возвышались массивно и грозно и выглядели вовсе не такими изящными, какими казались снизу. Вокруг ни малейшего признака присутствия чего-нибудь живого, только свист ветра где-то в невидимых трещинах скал. Внизу, с южной стороны, зияла какая-то всеобъемлющая пустота, темная и бесформенная, как космическое ничто, оттуда не доносилось ни привычного шелеста морского прибоя, ни потрескивания цикад.
Мартин стоял на небольшом возвышении посреди плоской покатой равнины и думал, что же ему делать дальше. Идти на запад, к короне, не имело смысла, попытка в темноте взобраться на ее зубцы — настоящее безумие. Кроме того, последний участок подъема стоил ему слишком больших усилий, он устал, тело было влажным от пота, и Мартина знобило на холодном пронизывающем ветру. Самым правильным было — найти какое-нибудь укрытие, где можно было бы спрятаться от ветра и отдохнуть. До восхода солнца оставалось еще много времени.
Ходить ночью по плоскогорью было небезопасно, известковая поверхность шероховата и ухабиста, угрожающе зияют темные расщелины, попробуй узнай, то ли перед тобой небольшое углубление, то ли бездонная пропасть. Наконец Мартин набрел на довольно развесистый куст с колючими ветвями и с небольшим углублением перед ним. Он снял рюкзак, вытащил одеяло, расстелил на каменистой земле и улегся, закутавшись в него с головой. Постепенно он согрелся, мышцы его расслабились. Вдруг сквозь дрему он услышал какой-то шорох за спиной. «Не хватало еще, чтобы ужалила змея», — подумал испуганно Мартин. Он знал, что в Крыму ядовитые змеи не водятся, но от этого сейчас ему почему-то легче не стало. Кроме того, если и не водятся здесь змеи, то водится достаточно другой ядовитой нечисти вроде тарантуолв и скорпионов. Однако Мартин преодолел испуг и, натянув одеяло поверх ушей, снова лег. Он и не заметил, как вскоре опять погрузился в глубокий сон.
Его разбудило стрекотание цикады, скорее это была не цикада, а обыкновенный скромный кузнечик. Звук был слабый и какой-то робкий, но Мартин проснулся сразу, сквозь тонкое одеяло лился свет, и он испугался, что проспал. Но нет, кузнечик разбудил его как раз вовремя — утренняя заря едва еще только занималась. Вокруг во все стороны расстилалась яйла, крымское плоскогорье. Моря отсюда не было видно, и Мартин пошел торопливым шагом, теперь уже не боясь проглядеть какую-нибудь пропасть, в гору по плавному уклону. Вскоре перед ним открылось далеко-далеко внизу, на глубине целого километра, необозримое выпуклое водное пространство.
Море было серым, таким же серым, как и небо над ним, но краски менялись на глазах, и через несколько минут над морским горизонтом уже можно было различить проблеск сияния, которое быстро увеличивалось, становилось все ярче, и Мартин вдруг почувствовал ступнями, всем своим телом, как вращается земля, как ее поверхность, это пустынное серое плоскогорье, на котором он стоит, стремительно летит навстречу солнцу, и встречный ветер засвистел у него в ушах. Предчувствие большого, отнюдь не повседневного зрелища наполнило все его существо. Он с нетерпением ждал его, единственного в своем роде и неповторимого, потому что если даже придется пережить все это зрелище еще раз, то все будет уже по-другому, другими будут краски, другими будут ветры, и он сам будет уже другим, и не будут такими же его ожидание и его взволнованность.
И вот оно началось! Небосвод на востоке, быстро светлея, стал серебристо-голубым, и вдруг тонкая красная черточка обозначилась над резко очерченным краем моря. Эта немного выпуклая черточка быстро утолщалась и вскоре стала сегментом. Красный, как кусок раскаленного железа в кузнечном горне, он разрастался с чуть ли не пугающей быстротой, превращаясь в полукружие, и его сочная, сияющая, пышущая силой краснота раскатила по серой, но с каждой секундой голубеющей пустыне моря длинный, переливающийся розовыми оттенками сказочный ковер.
Тем временем и краски земли становились все более сочными, граница между водой и землей там, далеко внизу, вырисовывалась все четче, крошечные белые кубики домов все резче выступали из своего зеленого обрамления, сосновый лес у подножия яйлы зацвел матовой зеленью и янтарной желтизной, и даже серым стеблям и сухим травинкам здесь, на плоскогорье, досталось кое-что от изобилия розовых лучей. Все это Мартин успел заметить, окинув округу быстрым цепким взглядом, и тут же снова обратился взором к восходящему светилу, чтобы не пропустить ничего значительного.
Он увидел, как полукруг все больше и больше приобретал сходство с кругом, урезанным снизу, как этот круг сделался почти полным и наконец совершенно полным — и тут наступило великое мгновение. Солнечный диск вырвался из-за прикрывавшей, как бы удерживающей его водной массы, которая, казалось, неохотно отпускала его от себя. На какой-то миг жидкий горизонт взгорбился, водная масса прицепилась к ускользающему раскаленному диску, словно бы солнце потащило за собой маленькую водяную гору. Но вдруг непрочная связь оборвалась, водяная гора, обессилев, отделилась от удаляющегося светила, плюхнулась обратно в море, расплылась по водной поверхности, ничего не вышло из ее попытки прицепиться к солнцу, чтобы вместе с ним побродить по белому свету. Солнце решительно подпрыгнуло вверх и воцарилось, независимое и гордое, над линией горизонта.
Мартин потрясенный стоял на вершине и все никак не мог оторваться от зрелища, даже когда солнце уже без помех продолжало свое шествие по небу. Но при всем своем оцепенении он не мог расстаться с каким-то смутным ощущением, что ему чего-то не хватает. Он поневоле задумался и сразу же нашел ответ: ему не хватает кого-то рядом с ним! То, что он был здесь совершенно один, в одиночестве наслаждался этой роскошной картиной, умаляло и приглушало его радость. Ах, если бы сейчас рядом с ним была какая-то родственная душа, чтобы разделить этот восторг, чтобы поделиться чувствами, чтобы сказать друг другу проникновенные слова восхищения природной благодатью. Например — Флора…
Но с ним не было никого, никто не горел настолько сильным желанием приобщиться к таинствам природы, чтобы не посчитаться с тяготами пути. Ну что ж, нет так нет. Он свое дело сделал, план свой осуществил и щедро за это вознагражден.
Охваченный неудержимым чувством радости, Мартин вскинул руки вверх и крикнул во весь голос, обращаясь к солнцу:
— Эй, солнце! Я тебя вижу! А ты меня?!
5
К завтраку он опоздал, лишь немногие еще сидели за столами, но добродушная полная официантка не стала его корить, принесла усиленные порции гуляша с макаронами и овсяной каши, он улыбнулся ей благодарно, и она ответила на его улыбку понимающим кивком головы: ах, молодость!
Своих товарищей он встретил в вестибюле жилого корпуса, они, как обычно, собирались отправиться на пляж.
— Ну, ты силен, — первым отозвался на его приветствие пепельный блондин Феликс из Тарту, — Мы всю ночь глаз не сомкнули, переживали за тебя.
— Что ты говоришь?
Он был еще доверчив, как дитя, и часто принимал розыгрыш за чистую монету.
— А где ты, собственно, провел эту ночь? — подмигнул черноволосый Юра из Харькова.
— На Ай-Петри, разумеется, — ответил Мартин с веселой гордостью, которая не покидала его все это утро. — Ах, ребята, какая это была ночь!
— С кем же, мальчик? — снова подмигнул Юрий.
— Иден, ты, видно, не в своем уме, — сказал Феликс — Или ты в самом деле думаешь, что мы поверим твоим сказкам.
— Никакие это не сказки, могу дать полный отчет, если вам угодно.
И он начал рассказывать. Он описал тропинку в Кореизе, с которой начинался подъем, пожилую женщину с ее мешком семечек, бьющий горный источник и сосновый лес, невидимых лающих собак и воображаемых разбойников, лунный свет и косые тени от сосен, темный силуэт короны Ай-Петри и пугающие шорохи в кустах. Только для картины самого восхода солнца он не нашел подходящих слов. Собственно, он их даже и не искал. Он не мог так легко отдать это свое переживание на всеобщий суд, что-то слишком интимное заключалось в нем для него, что хотелось сохранить для одного себя. Но чтобы оставаться честным до конца и ничего не утаить от товарищей, он сказал: