Якуб видел его непритворные страдания и страдал сам, он ничем не мог помочь отцу, он только думал, куда бы уехать, скрыться из городочка, чтобы издалека писать утешительные письма, если, конечно, письма в силах были успокоить отца. Но куда, сейчас-то куда? Вот закончит техникум или профтехшколу. Да, да, лучше профтехшколу, это побыстрей будет, и тогда — прощай, городок!
Тут отец неожиданно вмешался в его дела, из чего можно было предположить, что он не был безразличен к судьбе сына, даже если бы тот и проклял навсегда ремесло шапочника.
Он дал сыну совет, то есть он сперва спустился в погреб, принес оттуда горшочек с топленым маслом и сказал, что Якубу надо идти к директору техникума и сказать, как велико его желание учиться. Не в профтехшколе, а в техникуме!..
И он, обрадованный, но ничего сумасбродного не подозревающий в своем действии, явился к директору техникума Кальметеву. «Здравствуйте», — сказал он и протянул директору горшочек. Пока тот молчал ошеломленно, Якуб поставил горшочек на стол, а затем вынул из кармана свидетельство об окончании семилетки. Кальметев рассмеялся и вернул ему горшочек с маслом. На первом же экзамене он провалился — то ли переволновался, то ли не знал — и опять явился к директору с тем горшочком. «Я не прошел испытания, — сказал он дрожащим голосом, — но учиться желание большое. Не откажите принять, масло очень хорошее, домашнее». Кальметев опять рассмеялся и велел, чтобы его зачислили на случай отсева.
Про тот случай с топленым маслом он никому не проболтался, он и за Кальметева мог бы поручиться. Но почему же соседские парни, а потом и техникумовская братва поддразнивала его? Он бросался с кулаками на каждого такого шутника, пока, наконец, ему не пришло в голову, что сам же отец и похвастался: какой, мол, верный совет дал своему отпрыску! И вся его обида и злость обратились против отца. Не думает ли он, что Якуб и впредь будет послушно следовать его советам, не кажется ли ему, горделивому кустарю, что сын его в чем-то похож на него самого?
С тех пор он вроде бы следить даже стал за своими действиями — нет ли в них чего-нибудь такого, что напоминало бы действия его отца? Он понимал: глупо это все, глупо! — пока опять не поймал себя на том, что будто бы опять он поступает, как отец, и похож на него. Возле отца ошивался один там оболтус, слободской великовозрастный парень, продавал отцов товар, и его кое-кто уже называл маклером Харуном. С этим оболтусом шапочник Заки обращался весьма небрежно. Послав Харуна со двора (иди, иди, брат, чего слюни распустил?), он скажет, бывало: «Эт-ти маклеры, такой беспутный народ! Попрошайки, слюнтяи!» Якуб и подавно не любил рьяную исполнительность, угодливость и хитростные замашки Харуна. Противно было смотреть, как этот жалкий базарник поправляет на яйцеобразной голове каляпуш и закладывает с петушиной важностью пальцы за жилетку, которую он выцыганил у шапочника. И Якуб не считал зазорным прикрикнуть на Харуна и пренебрежительно сплюнуть тому под ноги, когда тот, самодовольно усмехаясь, разговаривал с ним. И вот он поймал себя на том, что похож в этом своем небрежении на отца, шапочника Заки, на самодовольного хозяина, снабжающего работой такого никчемного человечка, каким без сомнения был Харун.
Теперь он не боялся, что отец усадит его за шитье шапок. Шапочник Заки, рассказывали, не прочь был сейчас похваляться тем, что отпрыски кустарей не лыком шиты и могут работать вон где!.. Все это угнетающе действовало на него. Да где бы он ни работал, он был все тем же отпрыском хитроумного торговца, он приходил домой и слышал все тот же отвратительный запах овчины и все те же разговоры о выгоде и потерях, и молчаливое, подавленное сожаление о нем, изменившем ремеслу отца, угадывал он в глазах матери. «Я все-таки уеду из этого городишки! — думал он. — Я все-таки уеду, я уеду, и ничто не заставит меня вернуться сюда!» А пока он бредил колесницами на парусах, пропадал в мастерских депо, носил им старые двигатели, требовал части для какого-то — он еще и сам смутно представлял — фантастического комбайна и являлся в земотдел перепачканный, как черт.
«Мальчонка-то шапочника, смотрите, какой чумазый, — говорили обыватели, — он никак на тракторе учится ездить? Уж не на ярмарку ли они с отцом собираются на тракторе, а?»