На столе в сковородке были котлеты, это Булкина жарила к ужину, и вообще хозяйство вела она. «Ладно, — скажет, — иди, я сама тут сварю». Зоя ей только свой пай отдавала.
В длинном коридоре было темно, горели на всех столах примусы и керогазы. Зоя вынесла сковородку:
— Доброе утро.
— Какое тут доброе, — усмехнулась соседка Катя с малышом на руках. — Свету нет, хлебом не запаслись, — она мешала ложечкой кашу. — Он, может, сутки продует, а то и трое. В том году вон крышу с пекарни сорвало.
В конце коридора, стуча молотком, женщины забивали окно листом фанеры. Мужчин не было.
— На аврале все, вездеход приходил, — объяснила Катя. — Проспала ты, девушка.
Зоя поджала губы:
— А мне на работу к девяти.
Та усмехнулась:
— Какая сейчас работа! Южак — стихийное бедствие.
Во тьме загремели края фанеры, забились о раму. В керосинках дрогнуло пламя, тени метнулись по стенам. Зоя подхватила табурет и кинулась помогать.
— Да уйди ты, ради христа! — закричала старуха, стоя в валенках на столе и спиной подпирая гудящий фанерный лист. — Вот как стебанет, зашибет всех! Давай, Мотя, стучи скорей, сил уже нет! — снег задувал ей в волосы.
— А мне к девяти на работу, — громко сказала Зоя, но ее не услышали.
Она сняла сковородку, между прочим сказала Кате:
— Пойду собираться. Мне к девяти.
Та улыбнулась, колдуя над примусом:
— Сиди уж, Заяц. Без тебя, поди, справятся.
— Как это без меня?! — вспыхнула Зойка.
У Кати заплакал ребенок, она бросила ложку, стала качать его:
— Господи, да кому ты нужна?.. Там сейчас сильные нужны… Верно, Петечка? Вот как наш папка…
В полумраке комнаты Зоя быстро одевалась. Кому нужна? Ничего, это мы еще посмотрим… И у кого сколько сил — тоже посмотрим!.. Она натянула шарф, кофты — свою и Булкиной, пальто, ушанку. Достала со шкафа защитные мотоочки. Они валялись там целую зиму. Как-то она полезла вверх, помахав ими, спросила Булкину: «Что, может, на мотоцикл скинемся?» Та подняла от книжки голову: «Положи, положи. Вот южак подует, узнаешь».
Зоя надела очки поверх ушанки. Заглянула в зеркало. А что? Забавно. Прямо как космонавт на старте. Так и явится на работу: «Привет, девочки!» А на Миронова в вестибюле даже не глянет.
В коридоре она чинно прошла мимо Кати и мимо примусов к входной, обитой войлоком двери. Скинув крючок, торкнулась. Но дверь не поддавалась. Катя не поняла даже сразу, что это Зойка удумала. Но кто-то из темноты коридора крикнул:
— Ты что, девка, с ума, что ль, сошла?!
И Катя бросилась вслед с ребенком на руках:
— Ты что это, Зойка? Опомнись! В океан унесет! В торосы! — она хватала ее за рукав. — У нас в том году мальчика…
Но Зойка уже завелась: «Ну и пусть, пусть!» Грудью она навалилась на дверь и распахнула ее. Вывалилась в гудящую снежную мглу. Захлебнулась, оглохла. Вихрь сбил ее с ног и понес.
— На пятом котле, Крицкий! Подойдите к телефону, — просил в трубку Миронов. — Следите за повышением напряжения… На седьмом котле! Харченко! Как у тебя, Борис?
В диспетчерской, в комнате дежурного инженера полно народу: начальники смен, цехов, дежурные и недежурные техники. Все здесь. И еще подходят. Звонят телефоны. На щите дрожат стрелки приборов. Южак! Первое авральное положение в жизни Олега Миронова. И как нарочно, когда директор на совещании в Магадане, когда седьмой котел не в порядке. И сразу обрыв на линии рудника. И все глаза на него. Что скажет главный?
— Олег Иванович! — слышит он Харченко. — На седьмом короткое замыкание!
— Отключайтесь! Немедленно отключайтесь! — Он встал, длинный, сутулый, в черной кожаной, еще студенческой, куртке с короткими рукавами. Вечно ему рукава коротки! Еще класса с пятого мама всё рукава ему отпускала.
Он прошелся в три шага от пульта к окну. Снаружи — серая мгла. Двойные стекла гудят, готовые лопнуть. И это еще за ветром. А что на ветру, на той стороне? В бухгалтерии, в кадрах? Впрочем, там сегодня нет никого, а окна он велел забить… Вчера он звонил Лоре в Харьков. Два раза звонил, все не было дома. Потом маме звонил. Мама, конечно, была:
— Лелик! Боже мой, Лелик! Как ты там? Что ты не пишешь?..
(Вот уже двадцать пять лет она зовет его Леликом. И он привык. Ему даже приятно. По-домашнему как-то, тепло.)
— Комнату дали, ма. Комнату, двадцать метров. Окно в океан. Шторки уже повесил. Живи — не хочу…
Она помолчала.
— Я рада, конечно, Лелик. Но надеюсь, что это на тебя плохо не повлияет?
(Ах, мама! Она все боится, что он тут женится, на Чукотке, что попадется ему, конечно, «не то».)