Он катил меж стволов по глухой голубой тишине, как по вате, и все махал, махал руками, стараясь угреться. Горячо цвел мороз, но чувствовалось, что погода идет к перемене, что, наверно, скоро задует хиус и тогда охота его сорвется. И может быть, навсегда. И вдруг Сергуня чуть не упал. Сразу затормозив, остановился у еле заметного, легкого, по всему видно, вчерашнего следа. Смотрел, не веря глазам, на заветную цепочку, которую будто нарочно подкинули ему на пути. Наклонившись, жадно разглядывал аккуратные лисьи следки. Но лиса прошла не одна. Понял, что шли тут две сразу, след в след, видать, сучонка и кобелек. И душа его сразу оттаяла, ожила, и цепочка потянула его, потянула.
Как он и рассчитывал, следы забирали правее и вниз на Мямлинские порубки, и Сергуня, взбодрившись, не чувствуя за спиной ни ружья, ни рюкзака, легко и размашисто скользил по следам маленьких лапок. Они мелькали в глазах, сливались в четкий шнурочек, петляли по логовинам, по хлестким ельникам, по зарослям ивняка. Иногда след раздваивался, но ненадолго. Поиграв, поискав мышей, лисы снова пускались в путь. Сергуня рассчитывал, что если они прошли здесь с вечера, то ходу до них осталось не более двух часов. «Эх, кабы на цветы да не морозы, — пело в душе, — и зимой бы цветы расцветали…»
Он катил сквозь утреннюю тайгу, улавливал запах хвои. Навстречу струился морозный воздух и был для дыхания легок и свеж, как в юности.
Он даже не заметил, как синяя пелена растаяла и все вокруг побелело, развиднелось, а между сопками на востоке затеплилось, слабо порозовело. Часто дыша, остановился в застенчивой утренней тишине леса, утер нос рукавичкой и в удивленье обвел взглядом чудо-белизну, среди которой тревожили глаз лишь гроздья рябины, ярко рдеющей на морозе. Подумал: «Надо будет Петьке рябины нарвать, пусть порадуется». И, чувствуя тихое счастье от своего присутствия на земле, от своей надобности кому-то, поправил на плечах лямки и, шмыгнув носом, весело засновал лыжами дальше: «Эх, кабы на цветы да не морозы, кабы на меня да не кручина, не сидела бы я, не тужила…»
В неширокой каменистой лощине, уступами спускающейся к реке, его опять поджидала удача. На открытой поляне, на зарных снегах появился еще один след!
Звери покружили среди колких, сухих стеблей прошлогодней травы, поиграли в кустах маральника и побежали дальше, уже общей единой свадьбой. Старик жадно и торопливо вглядывался в следы, словно среди всех мог различить след черно-бурой. И опять, точно ухватив ниточку, он бежал по ней вниз по лощине, прямо на восходящее солнце, прижмуренное сизыми, снеговыми тучами. Он бежал и, казалось, мог бежать так до края земли, до солнца и облаков. И, кроме этой погони, для него ничего сейчас не существовало.
Запыхавшийся, выскочил он наконец к реке и здесь, стащив мокрую шапку, остановился, часто дыша. Перед ним, как снежный рукав, вытянулась долина. Снега при восходе солнца плавились, рдели малиновым, розовым, красным. И во всем была яркая щедрость и ожиданье чего-то. Тишина стояла такая необычайная, чуткая, настороженная, что и собственное дыхание, и стук сердца показались Сергуне оглушительными. Он утер рукавичкой затылок, лицо. От всего этого дива голова сладко кружилась и дальше двигаться не хотелось, так бы тут и застыл в неподвижности, как эти сосны, и глядел без конца, как играет, живет на снегах изменчивый праздничный свет… Какое диво вокруг! И было жалко, что этого больше никто не видит. Щурясь, Сергуня взглянул прямо в малиновый солнечный глаз, в этот далекий и вечный глаз, который видел сейчас всю землю сразу — горы ее, и моря, и эту тайгу, и эту долину, с краю которой стоял он, маленький человечек, и смотрел на него, сняв шапку… И, глядя на солнце, Сергуня неожиданно для себя подумал: а на что сдалась ему эта лисица? Зачем столько бегать за нею по дебрям? Пусть живет себе! Пусть существует маленькое, непричастное к человеку чудо! Пусть живет себе, как и раньше жила, до него — свободно и вольно, словно мечта, никем не пойманная, не убитая…
Но тут из-за холмистых далей вдруг донесся странный хлопок. Старик сразу сообразил, что это далекий ружейный выстрел. И тотчас в душе дрогнуло, напряглось. Однако понял, что стреляли совсем в другой стороне. Но все же торопливо надел холодную шапку и поспешил за реку, не упуская из виду аккуратных лисьих следочков.