— Ну, здравствуй, Серафима, — сказал еще раз Борис Иванович, оглядывая ее.
Сейчас бы ему встать, подойти. Но табурет двигать нельзя и подойти не так просто.
— Здравствуйте, Борис Иванович, — сказала она вежливым, бесцветным голосом, хлопоча у печи.
Уважение это ему понравилось. Он боялся упреков, слез, ну а радости сразу, понятно, быть не может. Стесненье, еще и обида, конечно. Надо повременить маленько, потом подарки достать. Хотя, в общем, жена могла бы быть потеплее. Не сосед ведь зашел с обхода чайком погреться. Хозяин вернулся.
— Не ждала небось, а? — усмехнулся он.
— Да где уж ждать? — Она включила электроплитку, плеснула в миску масла, поставила что-то разогревать.
Борис Иванович помолчал, не торопился с расспросами. Разглядывал ее помаленьку.
Она была, как прежде, — маленькая, незавидная, и платье будто то же. И руки мелькали так же быстро-быстро. Только голос стал глухой, словно мертвый. И поступь твердая, широкая, как у солдатки. Это ему не понравилось. Она чистила картошку, переступая по листу жести, прибитому у поддувала, и лист жестко и сухо потрескивал. А бывало, ходила неслышно, мелко, как плавала.
— Вот ведь как вы попали-то, — заговорила она спокойно, не отрываясь от дела. — С окон все посдирала, с комода, с коек. Все в стирке, все вверх ногами.
— Ничего-ничего, — ободрил он.
Он сидел с чемоданом на коленях, очень неловко, как на вокзале.
— А что, приемничек-то работает? — На голом комоде стоял знакомый ящик «Рекорда».
— А кто его знает? — она ссыпала очистки в ведро. — Мишка крутил чего-то. Любит он эту технику. Может, перекрутил, а может, работает.
Борис Иванович промолчал.
— А где же он? — и покосился на лежанку. Жесть под сапогами хрустнула. Сима вытирала плиту.
— На чердаке спит. Тут воздух дурной. Да и вообще он все лето на вышке, — голос был тихий, без выражения.
И Борис Иванович не выдержал, велел ей строго:
— Так шумни-ка его! Скажи — отец приехал.
Она прикрыла кастрюлю и вышла в сени. Через обитую дверь он услышал, как она позвала негромко:
— Миш, а Миш. Спустись-ка. Отец приехал.
Борис Иванович положил чемодан на стол, расстегнул блестящие замки и, довольный, стал ждать. Услышал, как в сенях хлопнула крышка погреба, видно, опять Серафима полезла за чем-то. А сын все не шел. Каким-то он стал? Два с лишним года прошло. Небось уже в школу пошел? Пожалуй, пошел…
Дверь приоткрылась, и, щурясь от электричества, вошел сонный мальчик в майке. Он был острижен наголо, и голова его с узким личиком в частых веснушках, с пятнышками глаз напомнила пестрое лесное яичко. Он стоял босиком у двери, не поднимая глаз… Да-а. Совсем другой стал мальчишка, вытянулся. И не понять теперь, в кого. В мать ли, в него ли? Раньше в него был.
— Ну, здравствуй, Михаил! — сказал торжественно Борис Иванович. — Здравствуй, герой! — Сейчас бы им сойтись, обняться по-мужски, но этот чертов пол…
— Здрасьте, — потупился мальчик.
— Ну, как учеба? Оценки как? В школу ходишь?
Мальчик переступил босыми ногами:
— Не-а.
— Это как так? — опешил Борис Иванович.
Мальчик сказал тихо:
— А мы на каникулах.
— А-а-а, — догадался Борис Иванович. — Верно, верно. Каникулы.
Дальше он не знал, о чем говорить. Пригладил волосы. А надо бы именно сейчас как-то потеплее, помягче быть. «Может, подарки отдать?» — решал он. Но подарки хотелось доставать при Симе, при матери — как-то торжественно. А та что-то не появлялась.
Борис Иванович только щелкал замком.
— На велосипеде катаешься?
— Катаюсь, — мальчик не смел поднять глаз, смотрел в угол.
— Ну а если сломается?
— Чиню. Он же старый.
В сенях опять что-то стукнуло.
— Ну а вообще как? — повертел рукой Борис Иванович. — Матери помогаешь?
И тут мальчик поднял голову, и Борис Иванович встретил неожиданно взрослый, насмешливый взгляд. И сразу сделалось как-то не по себе. Неловко стало вот так, один на один с этим незнакомым маленьким человеком. Сейчас бы встать, пройтись независимо, а тут сиди, как жук на иголке, гляди на него, придумывай говорить чего-то. И Серафима запропастилась.
Борис Иванович молчал, тишина становилась гнетущей. Вдруг зашипело, затрещало что-то на плитке, Борис Иванович сказал раздраженно:
— Ладно, иди спать. Утром поговорим.