— И злого?
— ... более жестокого, чем, я думаю, ты есть на самом деле. Где ты родился?
— Север Нью-Йорка. Вряд ли ты знаешь город, долго я там не прожил.
— Наверное, не знаю. Ты далеко забрался.
— Я был в Японии. И в Австралии.
— У тебя есть образование?
Он рассмеялся. Ее плечо качнулось, сдвинутое сотрясениями его груди.
— Один год в Колумбийском. И еще почти год в местном колледже в Делавере. Степени не получил.
— В каком году ты родился?
— Тысяча девятьсот сорок восьмой. Еще я был в Центральной Америке. Мексика. Я только что вернулся из Мексики, и...
— Что хочешь ты изменить в мире? — продолжила она декламировать, глядя в сторону. — Что хочешь ты сохранить? И что это за вещь, которую ты ищешь? От чего ты бежишь?
— Ничего, — сказал он. — И ничего. И ничего. И... ни от чего, насколько мне известно.
— У тебя нет цели?
— Я хочу добраться до Беллоны и... — он усмехнулся. — Цель у меня такая же, как и всех остальных; в реальной жизни, по крайней мере: пережить еще одну секунду, сберечь сознание.
Еще одна секунда прошла.
— Правда? — спросила она, достаточно реальная, чтобы он осознал искусственность того, что сказал (думая: она все более в опасности с каждой утекающей). — Тогда радуйся, что ты не какой-нибудь персонаж, кое-как накарябаный на полях чьего-то потерянного блокнота: ты был бы до смерти скучен. У тебя что, вообще никаких причин нет, чтобы туда идти?
— Добраться до Беллоны и...
Он не продолжил, и она сказала:
— Ты не обязан мне рассказывать. Значит, ты не знаешь, кто ты? Вряд ли этот вопрос настолько сложно выяснить, чтобы тебе пришлось тащиться из самого Нью-Йорка, через Японию, — сюда. А-а... — Она замолчала.
— Что?
— Ничего.
— Что?
— Ну, если ты родился в сорок восьмом, тебе должно быть гораздо больше двадцати семи.
— Что ты имеешь в виду?
Он начал покачивать её руку, медленно.
Она сказала:
— Я родилась в тысяча девятьсот сорок седьмом. И я гораздо старше двадцати восьми. — Она прищурилась, глядя на него. — Но это на самом деле не ва...
Он откатился назад, в яркие листья.
— Ты знаешь кто я? — Цвет ночи застыл между прозрачным и мутным. — Ты пришла сюда, чтобы найти меня. Неужели ты не можешь сказать мне, как меня зовут?
Холод сползал по его боку, там, где она прижималась к нему, медленный как масло.
Он повернул голову.
— Пойдем! — сказала она, садясь, и полотно ее волос изогнулось в его сторону. Пригоршня листьев упала ему на лицо.
Он тоже сел.
Но она уже бежала, ноги мелькали и мелькали на пёстро-лунном фоне.
Ему стало интересно, откуда у нее эта царапина.
Схватив штаны, он натянул их на ногу, и на ногу; схватив рубашку и единственный сандалий, — перекатился на ноги...
Она огибала край скалы.
Он задержался, чтобы застегнуть ширинку и свести вместе крючки на ремне. Ветки и галька впивались в его ступни. Она бежала так быстро!
Он подошел в тот момент, когда она оглянулась назад, положил руку на камень — и отдернул её: поверхность камня была мокрой. Он смотрел на грязь, растертую по желтоватой ляжке.
— Вон там... — он показала внутрь пещеры. — Видишь?
Он потянулся, чтобы прикоснуться к её плечу, но нет.
Он сказала:
— Давай же. Зайди.
Он сбросил сандалий: шелест подлеска. Он сбросил рубашку: она приглушила шелест.
Она смотрела на него в ожидании, отступила в сторону.
Он вошел: мох на его пятке, мокрый каменный пол под сводом стопы. Вторая нога опустилась: мокрый камень.
Воздух трепетал вокруг него. В сгустившейся тьме что-то сухое чиркнуло его по щеке. Он потянулся вверх: мертвая лоза рассыпалась листьями. Она раскачивалась: что-то страшно грохотало далеко вверху. Держа в голове видение смертельной грани, он плавно двинул ногу вперед. Его пальцы нашли: веточку с отставшей корой... комок мокрых листьев... трепет воды... Следующий шаг, и вода облизала всю его ступню. Он шагнул снова:
Один только камень.
Мерцание, слева.
Он шагнул снова, и мерцание стало оранжевым, за краем чего-то; что было стенкой ниши в скале, с тенью от потолка, следующий шаг.
За мёртвой веткой — медное блюдо, широкое как автомобильная шина, с костром, догоревшим почти до углей. Что-то в остатках пламени щелкнуло, выплеснув искры на мокрый камень.
Впереди, там, где мерцание просачивалось в сужающуюся прорезь высоко вверху, нечто ловило отблески и отбрасывало их назад.
Он перебрался через здоровенный валун, замер; эхо от дыхания и горение костра намекало на размеры пещеры. Он измерил расщелину, перескочил на метр и вскарабкался на дальний склон. Почва поддалась под его ногами. Он слышал, как галька, падая, жалуется каменным стенам расщелины и запинается, и шепчет, и — тишина.
Потом: всплеск!
Он повёл плечами; похоже, глубина там была всего лишь ярд или около того.
Взбираться пришлось довольно долго. Один ровный участок, на высоте футов в пятнадцать, задержал его на некоторое время. Он сместился к краю и с трудом поднялся по не столь ровной части пласта. Он нащупал толстый рубец, который, как он осознал, подтягиваясь вверх с его помощью, был корнем. Он задумался, чей это был корень, и достиг уступа.
Что-то издало тихий звук Ииик, в шести дюймах от его носа, и метнулось прочь, потревожив старые листья.
Он сглотнул; покалывания, периодически возникающие у него в плече, стихли. Он подтянулся до конца и встал:
Вещь лежала в трещине, косо уходящей в бездомную тень.
Один конец её замыкался шлейфом из папоротников.
Он потянулся к ней; его тело перекрыло свет от жаровни внизу: мерцание затухло.
Его охватило новое предчувствие, не такое как от неожиданно увиденного ранее, или случайно обнаруженного позади. Он поискал в себе какой-нибудь физический признак, который сделал бы его реальней: учащающееся дыхание, замедляющееся сердцебиение. Но то, что он предчувствовал, было так же иллюзорно, как разобщение души. Он поднял цепь; один её конец выскользнул и, качнувшись, упав на камень. Он повернулся вслед за ним всем телом, ловя оранжевый отблеск.
Призмы.
Некоторые из них, по крайней мере.
Другие были круглыми.
Он обмотал цепь вокруг руки. Некоторые из кругляшей были прозрачными. Там где они приходились на пространство между его пальцами, свет искажался. Он поднял цепь, чтобы взглянуть сквозь одну из линз. Но она была темна. Поворачивая её, он увидел проход, неясный, на расстоянии нескольких дюймов, в круге своего собственного глаза, дрожащего в дрожащем стекле.
Было тихо.
Он натянул цепь на руке. Хаотичная комбинация почти 9 футов длиной. На самом деле, там было три соединенных отрезка. Каждый конец замыкался на себе. Самая большая петля была снабжена небольшим металлическим ярлыком.
Он наклонился к свету.
На медном сантиметре (звенья, соединяющиеся в 7 оптических частиц, были медными) вырезано: produto do Brazil.
Он подумал: Что это, к чертям, за португальский такой?
Он еще секунду сидел, согнувшись, разглядывая поблескивающие очертания.
Он попытался засунуть все это в карман джинсов, но три спутанных ярда осыпались с его ладоней. Стоя, он нашел самую большую петлю и нагнул голову. Концы и края щипали шею. Он свел вместе крошечные кольца под подбородком и пальцами (думая: как чертовы трефы) защелкнул замок.
Он смотрел на цепь в петлях света между ногами. Взял самый короткий конец, болтающийся в районе бедра. Здесь петля была меньше.
Он выждал, выровнял дыхание — и затем обернул отрезок дважды вокруг плеча, дважды вокруг предплечья и застегнул защелку на запястье. Он погладил ладонью звенья и побрякушки, твердые как пластик или металл. Волосы на груди щекотали бороздки между стыком и стыком.