— Так точно, — Пётр кивнул. — Мужики готовы. Только… как до карьера добираться? После вчерашнего народ боится в лес соваться.
Он был прав. Отправлять людей в чащу, где могли прятаться остатки стаи или новые твари, было самоубийством.
— Никуда мы не поедем, — огорошил я его. — Карьер придёт к нам.
Пётр смотрел на меня, не понимая.
— Собери человек пять самых крепких и бесстрашных. С топорами, ломами и тачками. Мы идём на свалку.
— На свалку? — переспросил он, окончательно сбитый с толку.
— Ты сказал, что половина дворов пустует. Значит, есть брошенные дома, сараи, развалины. Всё, что можно разобрать на камни — идёт в дело. Кирпич, булыжник, фундаменты… Всё!
Идея была проста и гениальна в своём варварском прагматизме. У нас не было времени ждать, пока привезут щебень из карьера. Мы возьмём то, что есть под рукой. Мы разорим мёртвое, чтобы защитить живое.
Петру понадобилась секунда, чтобы осознать масштаб затеи. Затем его лицо озарилось дикой, почти безумной ухмылкой.
— Будет сделано, ваше сиятельство! — он развернулся и побежал к группе мужиков, что чистили дорогу, уже крича команды.
Через полчаса наша своеобразная «бригада» была готова. Шестеро мужиков, включая Ермолая и Федота, смотрели на меня со смесью страха и азарта. В их руках были ломы, кувалды и пустые тачки.
— Наша цель — старая кузница на отшибе, — объявил я. — Она стоит заброшенной с прошлого года, как мне известно. Разбираем до основания. Каждый кирпич — на стену. Всё, что не подходит — в отвал. Понятно?
Мужики утвердительно загудели. Идея крушить что-то большое и ненужное пришлась им по душе — отличный способ выплеснуть накопившийся после ночного кошмара стресс.
Мы двинулись по деревне, привлекая недоумённые взгляды. Подойдя к полуразрушенной кузнице, я первым взмахнул ломом.
— Ломай! — скомандовал я, и железо со скрежетом впилось в старую кладку.
Работа закипела. Мужики, вдохновлённые моим примером, с рёвом набросились на здание. Сначала кирпичи поддавались с трудом, но потом, по мере разрушения связующего раствора, посыпались один за другим. Скоро заработал конвейер: одни ломали, другие грузили кирпичи в тачки, третьи отвозили их к месту будущей стены…
Я работал наравне со всеми, чувствуя, как грубая энергия дурмана понемногу усмиряется, находя выход в физическом труде. Лом в руках становился продолжением тела, каждый удар отдавался в плечах.
К полудню от кузницы остался лишь развороченный фундамент и груда битого кирпича. Но несколько тачек целого, годного камня уже стояли у начала улицы.
Мы уже собирались перейти к следующему объекту, когда послышался знакомый треск мотора. Из-за поворота вынырнула наша машина. Она резко остановилась, и из неё выскочил запыхавшийся Ванька.
— Ваше сиятельство! — его глаза были полны ужаса. — В городе… в городе бунт!
Я опустил лом, с чувством облегчения глядя на фельдшера, который уже ковылял к амбару с заражёнными. Новости Ваньки могли подождать.
— Потом, — коротко бросил я ему. — Помоги разгрузить доктора. Пётр! Проводи Семёна Игнатьевича к больным!
Пока фельдшер занимался своим делом, я заставил Ваньку присоединиться к нашей разрушительной бригаде. Мы принялись за старый амбар, что стоял по соседству. Звон ломов, скрежет камня и тяжёлое дыхание рабочих — вот что было сейчас важнее городских сплетен.
Только к вечеру, когда мы, покрытые пылью и потом, сделали перерыв, я подозвал к себе Ваньку.
— Ну, рассказывай. Что за бунт?
Ванька, осушая кружку с водой, закашлялся.
— Да там, ваше сиятельство, всё вверх дном! Цены на хлеб взлетели до небес. Очереди за мукой — с драками. А воевода… — он понизил голос. — Воевода сбежал! Говорят, ночью, забрав казну. Теперь у власти какой-то купеческий совет, а народ буянит. Громит лавки, кто побогаче…
Я молча слушал, и кусок хлеба в моей руке стал вдруг безвкусным. Распад. Империя трещала по швам, начиная с окраин. Без закона, без власти, без поставок… Наша деревня оставалась один на один с голодом, тьмой и своими демонами.
Город больше не был для нас спасением. Он сам стал частью хаоса.
В этот момент из амбара вышел Семён Игнатьевич. Он вытирал руки тряпкой, лицо его было серьёзным.
— Ну что? — спросил я, отбрасывая прочь мрачные мысли о городе.
— Живут, — фельдшер тяжело вздохнул. — Рука того парня… пришлось отнять. Гангрена. Остальным повезло больше — очистил раны, дал укрепляющего. Но ослаблены сильно. Выживут — будут месяца два восстанавливаться.
Отнять руку… Калека в деревне — это лишний рот. Но это был лучший из худших исходов.