— УРАААА!!!
И пошла врукопашную.
Их крик был подобен раскату грома, сотрясающему саму землю. Это был не просто боевой клич — это был выплеск всей накопленной ярости, отчаяния и жажды жизни. И он подействовал.
Волна дымных мурашей на мгновение замерла, их бездумное, голодное наступление споткнулось о эту стену из звука и человеческой воли.
Этого мгновения нам хватило.
Живая стена обрушилась на тварей. Это был не строй, не тактика. Это был чистый, яростный хаос. Мужики, вооруженные чем попало, рубили, кололи, били. Бабы ошпаривали тварей кипятком из котелков, а когда вода кончалась — били ими же по осклизлым спинам. Старики, с глазами, горящими безумием былых войн, тыкали в щели между камнями рогатинами, выковыривая забившихся туда мурашей.
Станок на телеге Петра продолжал свою адскую работу, выплевывая смертельный металлический град. Он не убивал массово, но калечил, ослеплял, сбивал с толку, создавая хаос в и без того бесформенной массе противника.
Я вглядывался в гущу боя, пытаясь найти хоть какой-то смысл, хоть какую-то цель в этой атаке. Но видел только разрозненные ряды, рассыпавшиеся под градом раскаленного железа.
Откуда-то с краю раздалась яркая вспышка огня. Факелы зажглись вновь.
Я мельком взглянул туда и увидел торжествующее лицо сестры. Я понял, что у неё получилось с помощью своего дара зажечь факел. И, кажется, этим она всех нас сейчас спасла.
Эффект был мгновенным. Дымные мураши остановились. Их движения стали хаотичными, бесцельными. Они потеряли сплоченность. Они перестали быть армией и снова стали просто дикими, голодными тварями.
Их натиск ослаб.
— ВПЕРЕД! — закричал я, поднимаясь на шаткую баррикаду и выхватывая из рук обессиленного мужика окровавленную косу. — ДОБИВАЕМ! ОНИ РАЗБИТЫ!
Мой крик, полный неподдельной, дикой надежды, вдохнул в людей второе дыхание. Они с новыми силами бросились на растерянных, дезориентированных тварей. Теперь это была не оборона. Это была охота.
Через полчаса все было кончено.
Последние твари были добиты или рассеялись, бесследно растворившись в тенях леса.
Тишина, наступившая после боя, была оглушительной. Ее нарушали лишь тяжелое дыхание выживших, стоны раненых и потрескивание догорающих остатков смолы.
Я стоял, опираясь на древко косы, и смотрел на поле боя. На черную, изъеденную землю. На обугленные остатки тварей. На тела наших павших. Их было не так много, как могло бы быть, но каждый был болезненной занозой в сердце.
Мы выстояли. Мы победили.
Ко мне подошел Петр, его лицо было черным от копоти и сажи, а руки дрожали от перенапряжения.
— Сделали, ваше сиятельство… — прошептал он, с трудом выговаривая слова. — Сделали…
— Да, — мой голос звучал хрипло и устало. — Сделали. Ценой крови. Но сделали.
Я обернулся к людям, которые, обессиленные, опускались на землю или молча смотрели на отвоеванное поле.
— Эта стена, — сказал я громко, чтобы слышали все. — Она спасла нас сегодня. Она дала нам шанс. Она — наш щит. И мы его достроим. Мы сделаем его таким прочным, что никакая тьма его не пробьет. Мы запомним сегодняшний день. И мы больше никогда не будем слабыми.
Я посмотрел на восток, где над лесом поднималась луна, холодная и безразличная.
Битва была выиграна. Но война только начиналась. И мы должны были быть к ней готовы.
Тишина после битвы была тяжелой, густой, как смола. Она давила на уши, пропитанные еще не стихшим гулом боя, криками и шипением. Воздух был сладковато-горьким от запаха гари, расплавленного металла и чего-то невыразимо чужого, тленного.
Я сделал шаг, и мои сапоги с хрустом провалились в черную, обугленную землю. Вокруг меня медленно поднимались люди. С лицами, закопченными и залитыми потом и кровью. С пустыми, еще не отошедшими от ужаса глазами. Но в этих глазах, помимо усталости, теперь жило что-то новое. Непокоренная твердыня. Они увидели, что врага можно не только бояться, но и побеждать.
— Раненых — к знахарке! — мои слова прозвучали хрипло, но властно, разрывая оцепенение. — Остальные — на стену! Проверить каждую кладку! Петр, организуй смену караула. Второе. Немиров, возьми людей, прочешите периметр, добей уцелевших тварей, если найдешь.
Они закивали, движения их были медленными, машинальными, но в них уже вернулась цель. Они видели, что я не собираюсь рыдать или праздновать. Я отдавал приказы. А значит, жизнь продолжалась.
Я видел, как жизнь медленно возвращается в деревню. Старики и подростки уже тушили тлеющие участки, женщины разносили воду и тряпья для перевязок. Работа кипела. Теперь — работа над укреплением.