— Когда выезжать?
— Немедленно. Возьми двух моих лучших бойцов. Не героев, а тех, кто умеет не ввязываться в драку и увести погоню. Если что-то пойдет не так… письмо уничтожь. Понимаешь?
— Понимаю, — она сделала шаг ко мне и обняла меня коротким, крепким объятием. — Береги себя, брат. И свою магию. Не переусердствуй.
— И ты береги себя, сестра. Наша дипломатия теперь важнее любой стены.
Маша уже хотела уйти, но мой вопрос её остановил:
— Ты же зачем-то приходила, я тебя перебил…
— Это неважно, мелочи, — она улыбнулась и по-детски непринужденно пожала плечами. И я ей поверил, что это были мелочи…
Она выскользнула из кабинета так же бесшумно, как и появилась. Я остался один, прислушиваясь к удаляющемуся реву мотора, который вскоре слился с общим грохотом стройки.
Я вышел на крыльцо поместья. Воздух по-прежнему звенел от ударов и криков. На стене полыхали костры. Капитан Немиров, должно быть, уже ушел в лес на свою беззвучную охоту. Геннадий копошился в цехах, вдыхая жизнь в мертвый металл. А моя сестра мчалась по опасной дороге, чтобы бросить вызов целой империи алчности.
Война с князем висела в воздухе, холодная и неизбежная. Тени из леса обрели голос и предъявили свои права на неведомый «ключ». Голод стучался в наши ворота.
Но в этот момент я не чувствовал страха. Я чувствовал странное, холодное спокойствие. Мы больше не просто выживали. Мы делали ходы. Во всех направлениях. Мы становились проблемой для всех, кто думал, что нас можно сломать.
Я посмотрел на свои руки. Пустота внутри снова наполнилась, готовая излиться в металл, в планы, в волю к сопротивлению.
«Хорошо, — подумал я, обращаясь ко всем нашим врагам сразу. — Вы хотите войны? Вы хотите ключ? Вы хотите нашу землю? Тогда приходите и попробуйте взять. Но теперь у нас есть не просто голодные вассалы. У нас есть крепость. И ей есть что защищать».
И я пошел обратно к стене. К грохоту. К огню. К своей судьбе.
Шум на стене встретил меня оглушительной симфонией прогресса и отчаяния. Грохот молотов о камень, скрежет пил по дереву, диссонирующий лязг железа — всё это сливалось в единый гул, похожий на дыхание гигантского, раненого, но яростного зверя. Воздух был густ от пыли, дыма и запаха пота. Люди, покрытые грязью и копотью, двигались с какой-то одержимой, почти маниакальной целеустремленностью. Страх перед следующей атакой переплавлялся в ярость, а ярость — в кирпичи и балки.
Я увидел Петра. Он, стоя на шатких лесах у недостроенной башни, орал что-то двум рабочим, указывая на систему только что смонтированных желобов для кипятка. Его лицо сияло лихорадочной энергией, синяки под глазами казались всего лишь тенями от пламени его одержимости.
— Ваше сиятельство! — крикнул он, заметив меня. — Смотрите! Первая линия защиты почти готова! Через час будем тестировать!
Я лишь кивнул, давая ему понять, что верю в его гений. Мой взгляд скользнул дальше, вдоль линии укреплений. Всюду кипела работа. Но за этим внешним подъемом я видел истощение. Видел дрожащие от усталости руки, сжимавшие кирки. Видел пустые взгляды женщин, таскавших камни. Силы людей были на пределе. Голод и страх точили их изнутри быстрее любой тени.
Внезапно нарастающий гул у ворот заставил меня обернуться. Грохот на мгновение стих, сменившись возбужденными, но уже не тревожными, а почти радостными криками. Это возвращалась вторая группа — те, кого я отправил на заброшенные поля к востоку от поместья. Их телеги были полны. Не богато, но щедро: выкопанные корнеплоды, грубая, почти одичавшая капуста, мешки с сушеным бурьяном, который можно было пустить на чай.
Во главе колонны шел старший, его лицо было опалено солнцем и ветром, но глаза горели.
— Ваше сиятельство! Земля-то живая!
Забросили они ее зря! Мы нарыли, сколько смогли! И… — он осекся, оглянулся на своих людей
— И тварей не видели. Ни одной. Как сквозь землю провалились.
Тишина. Слово «провалились» повисло в воздухе, зловещее и обнадеживающее одновременно. Отсутствие угрозы было почти страшнее внезапной атаки. Что они замышляли?
— Молодец, — голос мой прозвучал хрипло. — Отнеси всё в кладовые. Распредели поровну. Детям и раненым — двойную пайку.
Люди бросились разгружать телеги, в их движениях появилась новая, подпитанная надеждой скорость. Но мои чувства только сильнее обострились. Затишье перед бурей. Они копили силы. Или готовили что-то новое.
Я спустился со стены и направился к лазарету. Воздух здесь был густым и тяжёлым, пахлом хвои, ромашки и гноя. Сестра Агата, худая и серая, как монахиня-призрак, бесшумно перемещалась между соломенными тюфяками, на которых стонали раненые. Она подняла на меня усталые, всепонимающие глаза.