Я обернулся к Маше. Её усталое лицо было теперь сосредоточенным и холодным. В её глазах читалась та же готовность, что и у меня.
— Некогда отдыхать, — повторила она свои слова, глядя на меня. — Что делаем?
— Делаем то, на что и рассчитывал, — тихо ответил я, глядя на север, где полыхало зарево чужого лагеря. — Ждём гонца от де Нотель. И готовимся к войне.
Тишина, наступившая после того, как ракета погасла, была звонкой и зловещей. Она была гуще прежней, наполненная невысказанными угрозами и притаившейся яростью. Мы выиграли минуту, может, две. Но часы? Это была самонадеянность.
— Капитан! — мой голос снова резал ночь, но теперь он был жестче, отточеннее. — Удвой посты на всех ярусах. Сменить расчеты арбалетов — пусть поспят два часа, пока тихо. Потом смена. И чтоб каждый был сыт и с горячей едой. Не знаем, когда следующая возможность будет.
За спиной раздались подтверждающие крики, и механизм обороны заскрипел, застучал, зажил новой жизнью. Мы больше не просто ждали. Мы готовились.
То самое зарево на севере пульсировало, как гнойная рана на теле ночи. Они были там. Готовились. И ждали чего-то. Или кого-то.
Время тянулось мучительно медленно. Ветер снова усилился, принося с собой запах дыма и хвои, а теперь ещё и едва уловимый, тревожный аромат чужих костров. Часовые замерли, вглядываясь в мрак. Лучники нервно перебирали тетивы.
И тогда мы услышали это. Сначала это был лишь отдаленный, едва различимый звук мотора, заглушаемый ветром. Но он нарастал, становился яснее, неумолимее и множественнее. Это не была какая-то одна машина, шла целая колонна. Кажется, это и ждал Лысак — подкрепления.
Глава 20
— Отец, вы не можете отрицать очевидное, — упрекала главу рода Анна де Нотель. Её голос, обычно бархатный и спокойный, сейчас звенел сталью, а пальцы сжали подлокотники кресла так, что костяшки побелели. — Лысак — не самодельный атаман. Эти наёмники, их оснащение, тактика… За ним стоит дом Юлославских. Это их почерк. Они, наверняка, прознали про то, что завод готовы вновь запустить.
Граф Нотель сидел в своём массивном кресле у камина, лицо его было непроницаемой маской, освещённой прыгающими тенями огня. Он медленно вращал в руках хрустальный бокал с тёмным вином, не отпивая ни глотка.
— Предположения, Анна. Одни лишь предположения, — его голос был глухим, усталым. — У нас нет доказательств. Бросить обвинение такому дому — значит развязать войну, которую мы, одни, возможно, не переживём.
— А разве то, что происходит сейчас, — не война? — парировала Анна, резко вставая. — Они нас и без того обдирают, как липку. А теперь это!
Граф вновь взял письмо со столика, стоявшего рядом, и по диагонали перечитал его.
— Уж, слишком шустро отреагировали Юлославские, — хмыкнул задумчиво он. — Не верю, что такое войско можно было собрать в столь короткие сроки.
— И что с того? — никак не унималась Анна. — Теперь прикажете не помогать Прохорову? Одному из немногих, кто отважился спасти меня тогда в лесу?
— Прикажу действовать умом, а не сердцем! — голос графа гремел, как внезапный раскат грома, заставляя хрусталь в серванте звенеть. Он швырнул письмо на стол. — Ты думаешь, я не вижу ловушки? Если это Юлославские, они только и ждут, чтобы мы кинулись спасать твоего благодетеля всем ополчением. Оставят город без защиты, и тогда наш дом сгорит дотла. Или ты забыла, что значит настоящая война?
Анна отступила на шаг, будто от физического удара. Впервые за вечер на её глазах выступили слёзы — не от обиды, а от яростного бессилия.
— Я забыла? — прошептала она. — Это вы забыли, отец. Забыли, что значит держать слово. Забыли, что честь — не просто слово в старом гербе.
Она резко развернулась и направилась к выходу, её чёрное платье взметнулось, словно крылья разгневанной птицы.
— Куда ты? — голос графа снова стал глухим, в нём появилась тревога.
— Туда, где моя помощь что-то значит. Я не могу заставить весь дом выполнить свой долг. Но я могу выполнить свой. Я еду в усадьбу Прохоровых.
— Анна, стой! Это приказ!
Но дверь в библиотеку уже захлопнулась. Граф де Нотель замер на месте, слушая, как быстрые, твёрдые шаги дочери затихают в коридоре. Он сжал кулаки, а затем с силой опустился на спинку кресла, смотря на огонь.
Тень от каминной решётки падала на его лицо, превращая его в подобие той самой маски, которую он так часто носил. Он поднёс бокал к губам и наконец отпил большой глоток. Вино было горьким.
Тишину нарушил лёгкий шорох у второй двери в кабинет, скрытой за портьерой. Оттуда вышел высокий, сухощавый мужчина в строгом сюртуке — личный секретарь и доверенное лицо графа.