- Да у вас золотые руки, они способны творить чудеса.
И Симаков был прав: технический состав во время войны показывал образец трудового героизма, беззаветного служения Родине. Постоянно скромный труд авиационных специалистов оказывал существенное влияние на ход и исход воздушных сражений. Помнится суровая зима первого года войны, битва под Москвой. Она была не только серьезным испытанием для нас, летных экипажей, но и требовала огромного напряжения от наших авиационных специалистов.
В условиях отступления и непрерывных боев техническому составу приходилось в невероятно трудных условиях готовить самолеты к эксплуатации зимой. Нужно [164] было своими силами изготовить и подогнать теплые чехлы для двигателей, заглушки для тоннелей масляных радиаторов, изготовить средства подогрева для двигателей. И это все делалось в процессе подготовки самолетов к новым боевым полетам.
А сколько раз наши техники и механики в самой различной обстановке поднимали подбитые самолеты, ремонтировали машины в полевых условиях, возвращали их в строй! Как легенду, передавали мы рассказ о подвиге летчика и авиационного механика, который был совершен в сорок третьем году на Орловско-Курской дуге.
Шла интенсивная подготовка к сражению. В воздухе то на одном, то на другом участке фронта вспыхивали горячие бои истребителей: происходила настоящая проба сил. В одном из таких полетов летчик старший лейтенант Курашин был подбит. Он совершил вынужденную посадку на нейтральную полосу вблизи наших передовых подразделений. Оставив самолет, он под обстрелом с помощью пехотинцев вышел в расположение наших войск. Добравшись до своего аэродрома, пришел к командиру части.
- Что случилось с машиной, старший лейтенант?
- В бою пробит бензобак, сел на «живот».
- Самолет жаль, - продолжал командир. - Сейчас он дороже золота.
- Понимаю, товарищ подполковник, машину я осторожно сажал, она целехонька. Поднять бы ее, сменить бак, я бы ее пригнал.
- Да разве ж позволят такое фашисты? Расстреляют в упор, - рассуждал командир.
- Разрешите мне пойти, товарищ подполковник! - сказал стоявший рядом механик самолета старшина Куриленко.
Командир смерил старшину суровым взглядом, посмотрел прямо в его сверкающие искорками глаза и, подумав, ответил:
- Ну что же, Куриленко, попробуйте. Все работы выполняйте только ночью при строжайшей маскировке.
- Полный порядок будет, товарищ подполковник. Присылайте летчика, - сказал механик и быстро выбежал из землянки.
Вместе с Куриленко на задание отправились еще два механика и три моториста. Они захватили с собой необходимый инструмент и несколько двадцатилитровых банок [165] с бензином. Под покровом ночи воины благополучно добрались до самолета и сразу же приступили к делу. С помощью специальных резинотканевых подъемников они вывесили машину над землей и поставили ее на колеса. Было тихо вокруг. Немцы, видимо, полагали, что русские не решатся предпринять что-либо для восстановления самолета, и поэтому не интересовались подбитой машиной. Куриленко это было на руку.
Старшина, конечно, не рассчитывал на то, что гитлеровцы позволят его группе безнаказанно увести самолет, и он пошел на такую хитрость. Вместе с помощниками откатил машину метров на двадцать - тридцать в кустарник, за которым находилась довольно ровная поляна. На то место, где только что стоял истребитель, воины набросали хворосту, корней от спиленных деревьев и облили все бензином. Куриленко командовал:
- Всем к самолету, костром займусь сам.
Когда все укрылись в кустарнике, старшина поджег дровяную кучу и что есть мочи пустился бежать к кустарнику. Не успел он укрыться, как немцы открыли сильный огонь по тому месту, где пылал костер. Снаряды и пули попадали в костер, вздымая к небу снопы искр, разбрасывая во все стороны хворост. Так продолжалось минут пятнадцать.
Не теряя драгоценного времени, Куриленко с товарищами производил на самолете восстановительные работы. А на рассвете, едва не цепляя колесами за верхушки общипанного осколками снарядов кустарника, с ревом поднялся в воздух «сгоревший» ночью самолет. Машина круто развернулась и на бреющем ушла в сторону наших войск.
На аэродроме были поражены успехом операции. Командир, обнимая летчика Курашина и механика Куриленко, весело говорил:
- Спасибо за верную службу, спасибо!
* * *
Пережил много подобных минут и техник Левкин. Было и другое в его работе - поиски творческого решения новых боевых задач. Вот и сейчас Федор Егорович сидит в землянке в ожидании прилета командира с задания и думает о том, как сделать так, чтобы увеличить бомбовую нагрузку на самолет. Дело в том, что командир отряда [166] третьей эскадрильи старший лейтенант Федор Брысев недавно предложил брать на самолет увеличенную нагрузку бомб. Некоторые летчики уже последовали примеру Брысева и стали подвешивать на воздушные корабли по полторы-две тонны фугасок. «А почему бы и нам с Симаковым не испробовать это дело? Правда, конструкция нашей машины малость иная и потрепана она больше других, но зато у нее очень мощные моторы», - думал про себя Левкин. Увидев в землянке заместителя инженера полка по вооружению офицера Шепетовецкого, техник подошел к нему с просьбой:
- Михаил Григорьевич, помогите выяснить один небольшой вопрос.
- С удовольствием. Но в чем он состоит? - спросил инженер.
- Задумал я своей «старушке» увеличить бомбовую нагрузку до двух тонн, - продолжал техник. - Только вот не знаю, какой калибр лучше подвешивать?
- Сколько вы берете сейчас?
- Полторы тонны.
- Увеличьте вначале до тонны семьсот пятьдесят: десять внутрь и три по двести пятьдесят - под фюзеляж. После трех-четырех полетов можно перейти и на двухтонную нагрузку, - сказал Шепетовецкий и спросил: - А с Симаковым-то вы говорили?
- Еще нет.
- Советую вначале все это обсудить с летчиком, а уж потом пробовать варианты подвески бомб, - заключил инженер.
В следующую ночь по причине плохой погоды полеты не состоялись. Левкин выбрал момент, встретился с командиром наедине и рассказал ему о своих планах.
- Одобряю, Федор Егорович… Сам думал об этом, да все сомневался в возможностях самолета. Ну, а если даже техник не сомневается, тогда за дело!
Симаков и Левкин доложили о своих задумках командиру эскадрильи майору Вериженко. Тот одобрил их план и дал разрешение на полет с увеличенной нагрузкой бомб. Командир эскадрильи в свою очередь посоветовал летчику не торопиться с отрывом самолета от полосы, стараться как можно больше набрать скорость.
И вот наступила памятная ночь. Она выдалась ясной, морозной. Техник-лейтенант Левкин вместе с механиком [167] и мотористом стоял перед стартом и неотрывно смотрел в сторону взлетающего самолета.
- Так, Иван Николаевич, так, можно отпускать тормоза, пошел, дружок, - шептали губы техника.
И, словно повинуясь его голосу, самолет энергично тронулся с места и быстрей обычного покатился вперед. Вот уже поднят хвост, все быстрей и быстрей уходят вдаль бортовые огоньки. Еще далеко впереди край бетонки, а машина уже повисла в воздухе и с небольшим углом полезла вверх. Левкин запрыгал как мальчишка и стал обнимать стоящих рядом Борисова и Сушилина. Он радостно выкрикивал:
- Видали, как легко пошла, а? Видали?
Прилетевший с задания экипаж еще больше обрадовал Левкина: на железнодорожном узле города Смоленска прямым попаданием крупной бомбы штурман Миневич взорвал вражеский эшелон с боеприпасами. Столб огня и дыма летчики наблюдали за несколько десятков километров.
Боевая слава Ивана Симакова росла с каждым днем, его имя стали произносить в полку с большим уважением. Вскоре на его груди засверкали первые боевые ордена, а на погонах прибавлялись офицерские звездочки. Поднимался и авторитет техника Левкина. К первым наградам - медалям «За боевые заслуги» и «За отвагу» - прибавился орден Красной Звезды. А у входа на командный пункт все мы читали транспарант такого содержания: «Бить врага так, как бьет экипаж Симакова! Готовить бомбардировщик на задание так, как готовит техник Левкин!»