- Благодарим вас за участие.
Вскоре с командного пункта поступил сигнал, разрешающий полет. Тут же принесли свежую метеосводку.
- Опять в районе выброски туман, - говорит Федоров. - Его, кажется, не переждешь. Летим, штурман?
- Летим, - ответил Голов.
Пожалуй, за всю войну экипажу Федорова ни разу не ставилось такого сложного и ответственного задания, как это. Любой ценой требовалось отыскать место выброски - лесную поляну. Но это только половина дела. Главное - надо было обеспечить наиболее точное приземление разведчиков, дать им возможность, не теряя времени, выйти к условленной явке. Удастся ли сделать все это без сучка, без задоринки?
Вот и линия фронта. С большой высоты хорошо видны вспышки от артиллерийских и минометных выстрелов, всюду горят населенные пункты. Капитан Голов, растянувшись на полу кабины и положив перед собой полетную карту, внимательно следил за ориентирами на земле. Сделав какие-то записи в бортовом журнале, он вызвал по внутренней связи Федорова.
- По плану снижение. Дальше пойдем на низкой высоте.
- Есть снижение! - отозвался летчик и ввел машину в пологое планирование.
На высоте пятисот метров Федоров вывел самолет в горизонтальный полет. Взял заданный штурманом курс, осмотрелся. Тревожно было на земле: враг, теснимый нашими войсками, спешно подтягивал к фронту живую силу и технику; было видно, как по дорогам с потушенными фарами двигались автомашины, тягачи тащили артиллерийские орудия, то тут, то там вспыхивали разноцветные [202] ракеты. Чуть правее летчик увидел ночной старт и посадку самолетов.
- Шерстяных, Будеев! - обратился командир к радисту и стрелку. - Усилить наблюдение за воздухом, докладывать мне об обстановке.
- Понято! - первым отозвался старшина Шерстяных.
Большую часть дальнейшего маршрута летели в сложных метеоусловиях. Низкая облачность и обледенение заставили экипаж снизиться. Настроение было подавленное, летели молча. Лишь на траверзе Берлина Голов, замигав сигнальной лампочкой, проговорил:
- До цели сто километров. Попытаемся зайти на нее с ходу.
Медленно двигались на бортовых часах стрелки. Поминутно росло напряжение у членов экипажа. Каждый думал только о том, как быстрее заметить на земле сигнальные огни и осуществить выброску разведчиков.
- Влево восемь, - скомандовал штурман.
Чтобы не разболтать самолет, Федоров координированными движениями всех рулей довернул машину на новый курс. Он на секунду взглянул за борт: под самолетом мелькала затянутая пеленой тумана лесистая местность. Наблюдения командира прервал голос Голова:
- До цели десять километров.
Проходит расчетное время. Самолет пролетел одну, вторую покрытые туманом лесные поляны, а условленного сигнала все нет и нет. Тревога экипажа росла.
- Огней нет, огней! - нервно кричал Голов.
- Спокойней, Фрол Иванович, спокойней, - мягко сказал Федоров. - Зайдем повторно с озера, как уславливались на земле.
Белесым, неузнаваемым показалось экипажу яйцеобразное озеро. Туман резко исказил его конфигурацию, растянул по краям, увеличил в размерах. Но Голов сквозь пелену все же успел заметить одну деталь: на южной оконечности озера стояло большое многоэтажное строение, которое было помечено и на полетной карте.
- Правый разворот, курс сорок! - несколько успокоившись, командовал Голов.
От озера до условленной поляны лететь всего пять минут. При хорошей видимости даже в ночных условиях летчики могли бы увидеть ее задолго до подхода. А сейчас [203] прошло три, четыре минуты… Место выброски как будто бы наметилось впереди, а огней не видно. Вот уже и пятая минута на исходе. И вдруг в наушниках раздался радостный голос Федорова:
- Справа вижу крест ярких огней - наша цель!
- Доворачивать поздно, сделаем еще заход с озера! - уже совсем повеселевшим голосом сказал штурман.
От огромного физического и морального напряжения Федоров весь взмок. Из-под шлема стекали крупные капли пота. Но он не замечал сейчас ничего, кроме стрелки компаса, за которой рельефно выделялась цифра 45 - новый курс на поляну. По-прежнему ерзал по кабине Голов. С трудом он выискивал на местности ориентиры и сличал их с картой. Вот он включил связь с разведчиками, заговорил:
- Алло, Макс, как меня слышите?
- Вас слышу хорошо.
- Приготовиться к прыжку. Высота полета 300 метров.
- Вас понял, высота триста. Мы готовы.
Усилившийся ветер несколько стянул туман с поляны ближе к просеке. Теперь весь экипаж отчетливо видел впереди яркий крест из огней и чуть правее - костер. Это был тот самый условленный знак, по которому экипаж должен произвести выброску парашютистов. Ведя прицеливание по световому кресту, Голов держал на связи разведчиков. Как только цель подошла к перекрестию прицела, он скомандовал:
- Прыгай!!!
Штурман резким движением дернул за рукоятку бомболюков. В ту же секунду послышался голос Макса:
- До встречи в Берлине!
…И вот теперь в торжественной тишине стоим мы все в строю и слушаем обращение Военного совета авиации дальнего действия по случаю штурма фашистской столицы. Его зачитывает наш командир подполковник Трехин. Волнующе звучат его последние слова:
- Снова на Берлин!
Радости воздушных воинов не было конца. Тут же на аэродроме возник короткий митинг, который на всю жизнь останется в нашей памяти. Каждый, кто от переполненных чувств хотел сказать хоть слово, выходил к тому месту, где стояла штабная машина с гвардейским [204] Знаменем, и говорил. Говорил самые весомые, самые пламенные слова за всю свою жизнь.
Подняв сжатый кулак, говорит всеми нами любимый, храбрейший из храбрых летчиков, Герой Советского Союза Анатолий Иванов:
- Сегодня под Берлином мы должны рассчитаться с фашистами сполна: ой, как руки чешутся отомстить за тебя, наша прекрасная советская земля, за истоптанные поля и луга, за сожженные города и села, за всех сирот и вдов наших. Смерть им и проклятье!
Вышел штурман Антонов. Красный от гнева и возмущения, он хотел сказать многое, но сумел произнести только одну фразу:
- Ударим по центру фашистского логова за тебя, город Ленина, за твои муки и раны!
Летчик Алексей Касаткин сменил Антонова. Он стал торжественно, проникновенно и очень кстати читать стихи Павла Антокольского «Гвардейцу АДД». Вот они:
Лети, неведомый товарищ,
Птенец орлиного гнезда,
За фронт, по заревам пожарищ
На вражеские города.
Тебе святая тяжесть мщенья
Самим народом вручена.
Ей нет отмены и смягченья,
Есть мера высшая одна!
С коротким напутствием выступил Герой Советского Союза полковник Щелкунов. Он три с лишним года воспитывал молодых летчиков, много раз летал сам на боевые задания. Сегодня полковник поведет, как и в памятное лето сорок первого года, краснозвездный, с гвардейским знаком на фюзеляже бомбардировщик на Берлин.
Вскоре поступила команда «По самолетам!». И летчиков словно вихрем смело с места сбора. В считанные минуты они уже были у своих воздушных кораблей, занялись последними приготовлениями к полету.
Мы отправимся в полет вместе с капитаном Анатолием Ивановым. Еще до сбора экипажей для читки обращения нам удалось в деталях обговорить весь полет. Сейчас перед посадкой в кабины у нас есть минута-другая свободного времени. Анатолий подошел ко мне вплотную, положил обе руки на мои плечи и, глядя в глаза, спросил:
- Как настроение, Леша? [205]
Мне захотелось сказать Анатолий что-нибудь очень приятное.
И я в эти секунды ничего не нашел другого, как повторить слова, сказанные Ивановым час назад:
- Самое что ни на есть боевое, Анатолий. Ой, как руки чешутся…
Анатолий громко засмеялся и, похлопывая по плечу, весело сказал:
- Люблю летать с единомышленниками.
Выруливали так дружно, что, казалось, самолеты вот-вот столкнутся у старта. Я стоял в астролюке своей кабины и хорошо видел всю эту картину. За экипажем-осветителем старшего лейтенанта Касаткина, который по плану взлетает первым, стремились втиснуться и «старички»: Уромов, Юмашев, Леонтьев, Иконников, Штанько, Федоров, Кротов, Бойко и молодые: Сафронов, Поляков, Меженин, Аврясов, Борисов. Да разве всех перечислишь! В этот апрельский вечер атмосфера на аэродроме так накалилась, что все летчики желали как можно скорей поднять свои бомбовозы, направить их к месту невиданной в истории битвы.