Тим Тимыч и вовсе застыл на своем сиденье: впервые в жизни он так близко, почти в упор, увидел живого немецкого офицера, и только теперь ему вдруг стало жалко капитана Резникова, который из-за него, беспутного бойца Тимченко, вынужден будет выслушивать претензии этого чванливого, влюбленного в самого себя фашиста.
Долго размышлять ему не пришлось. Боец из охраны подбежал к машине и сказал, что капитан Резников вызывает бойца Тимченко к себе. Тим Тимыч выскочил из машины и бегом преодолел расстояние до крыльца. На ступеньках он почувствовал, как сердце, будто дятел бил клювом по стволу, застучало в груди, но он взял себя в руки и решительно распахнул дверь в комнату. Резников жестом указал на дальний от стола угол, где ему надлежало находиться. Этот же жест, как его понял Тим Тимыч, означал, что представляться ему не надо.
Послушно выполнив распоряжение капитана, Тим Тимыч пристально разглядывал немца, стоявшего по другую сторону стола, точно напротив Резникова.
— Господин пограничный комиссар, — громко и отчетливо начал Резников, останавливаясь и делая паузы лишь для того, чтобы дать возможность переводчику перевести его слова, — сегодня в пять часов тринадцать минут германский одномоторный самолет нарушил советскую государственную границу на данном участке, — Резников дотронулся остро отточенным карандашом до карты, — и, потерпев аварию, упал в трех километрах от села Бобренки. — Резников указал место падения самолета, однако немец даже не удосужился нагнуться к карте, продолжая недвижимо смотреть прямо перед собой. — Факты нарушения государственной границы Союза Советских Социалистических Республик германскими самолетами, — еще жестче продолжал Резников, — неоднократно отмечались и ранее. Исходя из вышеизложенного, по поручению командования я уполномочен заявить германской стороне решительный протест. Максимально!
Резников умолк и в звенящей тишине, воцарившейся сейчас в комнате, немигающе смотрел прямо в узкое холеное лицо немецкого офицера, ожидая его ответной реакции.
Подполковник Рентш, слушая перевод заявления Резникова, оставался все таким же бесстрастным и преисполненным чувства высокого достоинства человеком, которого, если судить по его каменно застывшему лицу, не только не волновало, но и вовсе не интересовало ни то, что произошло с немецким самолетом, ни то, что советский погранкомиссар со столь решительной интонацией заявил ему протест. Немец продолжал молчать, пауза явно затягивалась, и у Резникова на скулах бешено зашевелились, то напрягая кожу, то ослабляя ее, крупные желваки.
— Какова причина аварии германского самолета? — каркающим голосом наконец взорвал тишину Рентш, продолжая смотреть не на Резникова, а куда-то поверх его головы.
— Германский самолет сбит советским пограничным нарядом как нарушитель государственной границы, — стремительно ответил Резников, и Тим Тимыч про себя отметил, что капитан не хочет делать паузы, чтобы не подражать Рентшу.
— Пограничным нарядом? — не выказывая любопытства, бесстрастно переспросил немец после минутного молчания, в течение которого он как бы переваривал слова Резникова, — Советские пограничные наряды имеют на своем вооружении зенитные пулеметы?
— Германский самолет, — почти торжественно произнес Резников, — сбит выстрелом из винтовки образца одна тысяча восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года. Максимально!
— Из винтовки? — Окаменелость Рентша исчезла, и он стал похож на нормального, живого человека, забывшего о необходимости сделать обязательную минутную паузу. — Это невероятно, господин капитан!
— Очень даже вероятно, — усмехнулся Резников, довольный, что заставил ожить этого манекена. — И сбил его боец Тимченко, который здесь присутствует.
Подполковник Рентш стремительно и как бы защищаясь от возможного нападения обернулся туда, куда ему указывал Резников, и уставился на не менее ошеломленного Тим Тимыча немигающим, пронзительным взглядом. Тим Тимыч внутренне съежился, будто на него нацелили дуло пистолета.
— Боец Тим-тшен-ко? — переспросил немец, словно во всей этой истории особенно важна была фамилия пограничника. — Но я не знаю зольдат немецкой армия, который мог сбивать самолет из винтовка. Это есть самолет, но не есть дикий утка! — слегка коверкая слова, произнес Рентш по-русски.
Он несколько минут все с той же нагловатой пристальностью изучал Тим Тимыча, оглядывал его с ног до головы, и вдруг, неожиданно для всех присутствующих, порывисто, на негнущихся ногах подошел к нему и театрально протянул ему руку: