— Убью! — страшным, чужим голосом вскрикнул Тимофей, хватая костыль.
— Тю, скаженный! — разозлился Прокофий. — Из-за какой-то бабы...
Он выхватил костыль из рук Тимофея, и тот как-то враз обмяк, притих, закрыл лицо ладонями. Губы его дрожали, знобящая тоска сжала тисками.
«Неужто правда? Неужто Анфиса продала нашу любовь?» — метались в голове дикие мысли.
Самое страшное было в том, что он не мог сейчас найти иных доказательств, которые бы напрочь опровергли все то, что наговорил ему Прокофий, и в этой неизвестности таилось такое отчаяние, что хотелось взвыть.
— Плюнь ты на нее с высокой колокольни, — занудно гнул свою линию Прокофий, но его слова не доходили до сознания Тимофея, он думал свое, и в этом своем сидел как заноза один и тот же вопрос: «Неужто она могла предать?»
— Ну чего тебе маяться? Что у вас, семеро по лавкам? Детишек нет, а раз ей всякие офицерики, выходит, дороже тебя, так пропади она пропадом, ведьма крутозадая! Да я тебе такую девку приведу — пахать на ней будешь. Грудя такие — на одну лягешь, другой накроешься. Одному тебе что за жизня? Как гусь без воды, так казак без жены. Вторая жена — она самая надежная. Знаешь, как умные люди гутарют? Первая жена, значит, от бога, вторая — от человека, а третья — прямым ходом от самого черта. Вот за вторую и будешь держаться, как за конскую гриву.
Тимофей молчал, не отрывая от лица ладоней. Прокофий вдруг засуетился:
— Кончай ночевать! А то поезд свой прокукуем.
Тимофей сидел недвижно, будто никто — ни Прокофий, принесший ему горькую весть, ни люди, галдевшие в закусочной и обсуждавшие свои, чуждые ему дела, ни все, что происходило вокруг на этой враз опостылевшей ему земле, не существовали для него, да и сам он уже как бы не существовал.
— Пошли, — тронул его за локоть Прокофий. — По всему видать, поезд пойдет, Гляди, людишки на станцию рванули.
Тимофей тяжело встал, взял костыли, грузно и отрешенно оперся на них, медленно пошел к выходу. Прокофий сноровисто шел впереди.
На станции царила та беспорядочная и бестолковая возня, которая всегда образуется, как только пассажиры узнают, что к платформе приближается поезд. Он и впрямь приближался, посвистывая и обдавая мечущихся по платформе людей мокрым горячим паром. Пассажиры с мешками, котомками и сундуками штурмом осаждали вагоны. И если бы не находчивость Прокофия, Тимофей так бы и остался ночевать в Белореченской.
Прокофий вмиг сообразил, что Тимофею с его костылями не пробиться к ступенькам вагона. Беспокоился он не столько за Тимофея, сколько за себя. Ему до зарезу нужно было именно сегодня вернуться в Майкоп, где его ждал перекупщик лошадей.
— А ну, господа хорошие, посторонись! — зычно крикнул Прокофий, работая локтями. — Дорогу инвалиду войны, георгиевскому кавалеру!
— Мы здесь все инвалиды! — взвизгнул господин в шляпе.
— Это ты — инвалид? — грозно взревел Прокофий. — Тыловая паршивая крыса ты, а не инвалид!
— Господа, это что же происходит? Он же оскорбляет мою честь...
— Начхал я на твою честь! — еще громче заорал Прокофий, все ближе прижимаясь к ступенькам вагона. — А вот он, — воспользовавшись замешательством людей, осаждавших вагон, Прокофий подтолкнул Тимофея к двери, — он, чтобы ты в тылу сидел и брюхо наедал да в поездах раскатывал, пулю на фронте получил. А ну, посторонись, а то стрелять буду!
Толпа отхлынула, Прокофий проворно вскочил на ступеньки и втащил в тамбур Тимофея. И тут же помчался в вагон, чтобы занять сидячие места. Это ему опять-таки удалось.
— Вот как их, гадов, надо, — хвастливо сказал Прокофий, удобно располагаясь на скамье. — А то фронтовику ходу не дают.
— Ну, ты и силен, — похвалил его Тимофей, но чувство неприязни к Прокофию не затухало. Не встретил бы его Прокофий или же, встретивши, не признал, куда бы как легче ему было. А то как соли на рану насыпал. Целую горсть.
И все же одновременно упрекнул себя: «Прокофий тебя и накормил, и помог в вагон влезть, и работенку обещает, а ты с ним как с лютым недругом. Не он же виноват, что твоя Анфиса...»
— Эх, Прокофий, — мягко и уже дружелюбно сказал Тимофей, радуясь, что сидит в вагоне, — кабы знал, что тебя встречу, коня бы своего не отдавал.
— Какого коня? — заинтересованно встрепенулся Прокофий.
— Своего, какого еще. По кличке Рокот. Это, я скажу тебе, конь.
— Куда ж ты его подевал?
— В станице оставил. Старикам одним. За то, что от смертушки меня спасли.