— Можешь на меня положиться, товарищ директор, — ответил Каплирж, и лицо его стало еще более серьезным и значительным. Для верности он, обремененный сознанием долга, записал это задание в свой блокнот.
На листке у директора оставалась последняя незачеркнутая строка. Опершись на спинку стула, он выдержал театральную паузу, словно желая доказать, что и директору иногда приходится обдумывать и взвешивать слова, которые потом с легкостью польются из его уст, сложил очки, всунул их в футляр и, возвысив голос, произнес:
— Товарищи, мы проделали большую работу…
Он сказал это столь громко и со столь необычной официальностью, что Прскавец проснулся, испуганно огляделся вокруг и тихо спросил у соседки:
— Кого это мы опять обделали?..
Ирена Гаспеклова прикусила губу, чтобы не прыснуть, потом подперла рукой подбородок и тихонько объяснила:
— Проделали работу…
— Ах, вот оно что! — облегченно вздохнул Прскавец. — А я-то думал, опять наделали в штаны… ну, прекрасно. — И, положив ногу на ногу, снова задремал.
Между тем директору Яну Ракоснику удалось продекламировать несколько отличных фраз. Большинство из них были чище дистиллированной воды и столь же безвкусны. Слова, слова, вода, вода…
— Недостаточно, — продолжал он свои рассуждения, — только обучать! Мы должны — и это наша вторая, не менее ответственная задача, — мы должны воспитывать! Но руку на сердце, дорогие товарищи, как мы справляемся с этой задачей? Наблюдаем, изучаем ли мы своих учеников? Воздействуем ли мы на их эстетическое развитие?
Пауза.
И голос его, словно миновав самый опасный поворот, загремел снова:
— Ступайте в мужской туалет, поглядите! Ужас! Всюду мокро. Стены мокрые, двери мокрые, а на втором этаже, куда ходят девятые классы, мокрый даже потолок. Писсуары по назначению не используются!
Последовал глубокий вздох.
— Я полагаю, что нам необходимо принять радикальные меры. Он закончил, обвел взглядом своих подчиненных и стал ждать, кто заговорит первым. Руку не поднял никто. Но из задних рядов вдруг послышалось:
— Что же это получается! Выходит, мы должны бегать к мальчишкам в уборную и… направлять… струю в унитаз?
Кто же, как не Кутнаерова! Кто, кроме нее, осмелится так высмеять его, директора!
— Я не шучу, товарищ Кутнаерова!
Она улыбнулась и подняла обе руки, будто сдаваясь.
— Я тоже, товарищ директор! Но, к сожалению, не знаю, как тому, о чем ты говоришь, воспрепятствовать!
Прскавец чуть приоткрыл веки.
— Очень просто, товарищ директор. Хорошо, что ты об этом заговорил. Послушайте-ка, мы с Гавелкой заглянем туда разок-другой, застукаем мальчишек во время этих… состязаний и так врежем, что цедить они будут исключительно в унитазы, и так до самых каникул!
Анечка Бржизова подняла руку.
— Я думаю, Гонза, — она обратилась к директору фамильярно, — это самый верный путь. Нам, женщинам, а, к сожалению, нас здесь большинство, не очень-то удобно дежурить в мужских уборных.
Она не слишком обрадовала директора Ракосника. Видимо потому он прошелся языком по внешней стороне десен, словно искал там остатки обеда.
— Я имел в виду более деликатную методу. Но, — он торопливо пресек рассуждения о недостойном поведении учеников в уборных, — мы еще вернемся к этому вопросу! Если у кого-нибудь из вас возникнет деловое предложение, приходите, посоветуемся. — Ян Ракосник сложил все бумаги в одну кучу, потом постукал со всех сторон и получился аккуратный прямоугольник. — У меня, товарищи, все. Теперь давайте вы! Разное.
Директор предоставил коллегам возможность высказать свое мнение. Но не все захотели использовать ее. Несколько секунд шумного бездействия, и только потом, у стойки с радиоаппаратурой, взвилась вверх небольшая рука. Директор заметил ее:
— Товарищ Раухова, Иванка!
— Я хотела бы знать, утверждены ли планы строительства пионерского клуба, товарищ директор.
— Ах, Иванка, — с надрывом воскликнул директор, и лицо его стало почти таким же трагическим, как у Бетховена на известном бюсте. — Я выслушиваю это от тебя каждый понедельник! А тебе, конечно, известно, что я об этом не раз докладывал в районе! Имей же терпение.