— Меня зовут Синид, — сказала чародейка отчётливо. — И я не несу разрушение и хаос. Я родилась далеко от вашего мира, не знаю ваших обычаев, сказов и созвездий. Ты первый, с кем я заговорила, не считая птиц и камышовых котов. Сорока принесла на хвосте, что ваш мир зовётся Нейлэндом, идёт сейчас 1574 год. А мне надо в Нагваль, где через десять лет начнётся двадцатый век. Где меня ждут учителя и друзья. Я живу, чтобы помогать людям своей магией. Я — целительница. И никому не желаю зла.
— Целительница... — глухо повторил Ивейн. — Но ставишь ловушки и мажешь болты ядом. Говоришь, что королевских кровей, но при этом хочешь помогать людям магией, ни разу не упомянула слово «народ», коим правители так кичатся. Вертишь хвостом, госпожа, путаешься. Часть твоего имени переводится как «море». Знаешь, — он поднял голову, — в нашем мире есть волшебница Фата-Моргана. Её имя значит «морское наваждение». Она также родилась с даром к целительству, но из доброй и щедрой помощницы превратилась в скверную ведьму с годами. Она извратилась. И ты извратишься так же, когда повзрослеешь, когда перестанешь петь перед сном. И будешь убивать.
— Сложно понять душу чародейки, не зная её лично, — сухо отрезала Синид, отбрасывая со лба непослушные пряди. — А тех, кто знаком с чародейками близко, жжёт сердечная обида. Я чувствую эту боль в твоём голосе. Так что же, Ивейн, пробудило в тебе ненависть ко всем чародейкам без разбора? Неудачный роман?
— Ходишь по кромке льда, госпожа, — рыцарь недобро усмехнулся. — Моргана — моя мать.
Снова повисла оглушающая тишина. Только в камышах шебаршились манулы, и из кустов неслась грустная песня сверчка.
— Я хорошо знаю вашего брата, — продолжил Ивейн через некоторое время, дёрнув плечами. — Все чародеи мира... моего мира — бессердечные вивисекторы, для которых люди, гномы и эльфы лишь материал к открытиям. Эксперименты, опыты, испытания своих лекарств... Смерть в агонии, в бреду. Я видел это, — рыцарь скрежетнул зубами, — и поклялся избавить мир от чародеев.
Синид молчала. Потом, хмыкнув, схватила ивейнов меч, снова обработала йодовым раствором.
— Не знаю, где тут зло и добро, — прошипела она, подходя. — И не хочу знать. Важно, что в твоём мире есть чародеи. Они нужны мне, чтобы найти порталы. Больше мне ничего не нужно. Я смогу найти их и без твоей помощи. Там, на западе, блестит город, который напоминает мне Анагард из моего мира. А значит, я отправлюсь туда и найду волшебников раньше тебя. А ты, — девушка сдвинула брови, на которых остался уголь, — ты скоро потеряешь сознание от яда. От яда, который предназначался не человеку, а зверю, которого я бы безжалостно съела, толком не просолив. Ты обвиняешь меня в том, чего я не делала и даже не мыслила делать, рыцарь Ивейн. Но обиды не держу. Я обработаю огнём и йодом твою рану, как только ты забудешься. Развяжу тебя, укрою ветками, чтобы не замёрз. Утром ты проснёшься, полный сил и энергии, и уже не захочешь отрубать мне голову. И мы больше не встретимся.
Рыцарь захрипел, посмотрел на лошадь.
— Ты прав, Ивейн, — на тонких губах девушки заиграла издёвка. — Пешком идти через долину — лаптей не напасёшься. Я одолжу конягу и доберусь с ветерком, а ты насладишься ранней свежестью и росой, дашь мне время, пока я буду скакать уже у самых замковых ворот. Надоело мне с тобой возиться, странник. Не хочу я тебе ничего доказывать, — она склонилась перед лицом путника, так что кулон в виде капли, мерцающий и пульсирующий, блестел прямо перед его глазами. — Спи же, Ивейн, сын Уриена. Спи и гляди чудесный, волшебный сон.
Рыцарь дёрнулся, крикнул. И снова упал в беспамятство.
3
Около дороги распускался цикорий.
Гномы зазывали путников к прилавкам, поглядеть на искусное оружие из горных мастерских. Люди носились с корзинами пряностей, дремали, облокотившись на столешницы, отгоняли от фруктов пчёл.
Вдоль тропинки ворковали голуби. Солнце светило ярко, заставляло щуриться.
Огромные бутоны, неизвестные Синид, манили бабочек-адмиралов. В кустах шебаршились сойки и воробьи, около магнолий летали лесные фейри, сверкая острыми зубками.
На чародейку обращали внимание. Она ехала верхом на прекрасной лошади с длинной белоснежной гривой, сев по-дамски, разбросав по острым плечам роскошные угольно-чёрные волосы. На ней была длинная тёмная юбка, белая рубашка с высоким воротом, расшитая серебряными и красными нитями курточка, а на шее блестел каплевидный кулон. На затылке — ажурная серебряная заколка. Широкий пояс оттягивали кожаные сумочки и кошельки, а под левым ребром различался кортик с инкрустированной рукояткой.